Он захлопнул раму окна. Джино, воровато озираясь, пошел к воротам и, выбравшись на дорогу, так припустил к морю словно за ним кто-то гнался.

– Это ловушка, – сказал Антонио. – Я не пойду. Эта собака Джино знается с Сантони. Я не верю ему… Они подослали его, чтобы выманить меня в горы.

Винченцо покачал головой. На губах у него мелькнула насмешливая улыбка.

– Не перегибай палку, Антонио. Ты, конечно, можешь остаться дома и правильно сделаешь – кому охота работать в праздник, но я не думаю, что этот толстяк пришел нарочно. Сантони – трусы. Они боятся нас… Они решаются грозить только Аполлонии или Ритте. Ко мне еще ни один из них не подошел открыто.

Он набросил на плечи куртку, зажал в руке беретто.

– Куда это ты? – настороженно спросила Нунча.

– Дон Эдмондо пригласил меня на стакан кьянти… У него красивая дочь, – добавил он лукаво.

– Аделе? – спросила я, широко открыв глаза.

– Да, Аделе.

Антонио медленно подошел к брату.

– Будь осторожен, Винчи. Я уверен, что Джино приходил не просто так. Тебе лучше не ходить сегодня горной дорогой. Иди в обход… Так будет безопаснее.

Винченцо надел беретто: его рыжевато-русые волосы резко контрастировали с темным тоном шерсти. Он улыбнулся – открытой, веселой и доброй улыбкой, осветившей все его смуглое лицо от упрямого подбородка до золотистых ресниц.

– Хорошо. Будь спокоен, Антонио. Я пойду в обход. Собственная жизнь мне еще не надоела.

Они крепко обняли друг друга, словно прощались на долгое время.

– Я провожу тебя, Винчи! – крикнула я, обрадованная, что есть повод сбегать на баштан.

Он протянул мне руку:

– Хорошо, только не отставай!

Последнее замечание оказалось неуместным: едва мы вышли за ворота, как Винченцо посадил меня себе на плечи.

– Я ведь уже большая, – запротестовала я смущенно.

– Ничего, меньше башмаков собьешь.

Дорога круто шла вверх, густо усыпанная опавшими листьями гранатовых деревьев. Потрескивали сучья под ногами Винченцо. Серебряная листва олив подернулась сверкающим золотом, а кудрявые склоны гор, поросшие темной бархатной зеленью, теряли летнюю пышность и все больше вспыхивали осенним румянцем. Далеко вверху возвышались подернутые лиловой дымкой гордые кроны пихт и сосен. Приближался вечер, и солнце розовело, как цветки абрикоса, окрашивая небо из нежно-сапфирового в опалово-огненный цвет.

– Винчи, если ты станешь работать в каррарских рудниках, ты дашь мне хоть одним глазком на них взглянуть? – спросила я весело. – А то я никогда не бывала нигде, кроме нашей деревни!

Я болтала без умолку, не замечая, что дрыгаю ногами и чувствительно бью башмаками Винченцо по груди.

– Если ты будешь расти побыстрее, Ритта, то да.

– Но я и так уже не маленькая… А следующей весной мне будет уже восемь.

Винченцо улыбнулся.

– Вот тогда я и повезу тебя в Каррару… Но сперва мне надо самому туда устроиться.

– А почему тебе не нравилось работать у синьора Чьеко?

– Как тебе сказать, Ритта… Я думаю, что всегда буду у него только подмастерьем.

Мы подошли к развилке, и Винченцо опустил меня на землю. Слева чернел большой трухлявый крест, вытесанный в незапамятные времена и вместо фигуры Христа увенчанный петухом – тем самым, что прокричал в ночи, когда Петр в третий раз отрекся от своего учителя.

– Все, Ритта, возвращайся домой, – сказал Винченцо. – Дальше тебе незачем идти. Уже поздно, а в горах темнеет быстрее.

Он поцеловал меня в обе щеки и, засунув руки в карманы куртки, пошел дальше. Я испугалась, увидев, какой он выбрал путь.

– Винчи! Винчи! – закричала я. – Почему ты идешь в горы?

– Потому что так быстрее, – сказал он, оборачиваясь.