Видел ли эту гору сам Козьма?

Нет, признался загорелый странник, к сожалению, пока не видел. Но он уверен, что она существует. Разве не служит доказательством то, что зимой солнцу требуется больше времени, чтобы появиться из-за горы, ведь оно висит низко в небе? А летом, когда солнце поднимается высоко, ему нужно намного меньше времени, чтобы подняться к вершине.

Феодора не совсем понимала купца. Козьма оказался очень неумелой нянькой: он спотыкался о палубу и молился, когда Феодора что-нибудь выкрикивала в бреду. Она смеялась над его стремлением описать в книге всю землю, поскольку он не мог дать ей молока без того, чтобы не разлить его. Однако Козьма уверял, что знает, где находится рай. За самой последней большой рекой, за Индией и Страной шелка тянется огромный канал, намного шире каналов Александрии, ведущих к морям. У дальнего берега этого канала лежит остров, где находится райская гора.

И что же Козьма собирается делать, оказавшись в раю? – злорадно спросила Феодора.

На этот счет у Козьмы был готов ответ. Он не может войти в ту дверь, откуда ангел с пылающим мечом изгнал Адама и Еву, потому что грехи человечества еще не искуплены. Поэтому ни один смертный еще не узрел рая, небес, где среди звезд поют ангелы.

В неуклюжем Козьме было что-то притягательное, как и в отшельнице Цезарии: оба верили в силу более могущественную, чем их смертное тело и разум. Они словно искали за невидимым поворотом прекрасное жилище с садом. И вероятно, они собирались умереть, так и не увидев его, подобно прекрасной Гипатии.

Когда с берега слабо донеслись веселая мелодия флейт и гром труб, Феодора поняла, что в разгаре праздник, и решила сойти на берег в надежде, что ей улыбнется удача. В Константинополе в толпу по праздникам бросали деньги. Она поблагодарила Козьму за фрукты и молоко и ласково сказала:

– Уверена, ты найдешь гору, где восходит солнце.

Феодора нашла лодку, которая отвезла ее туда, где северный ветер разгонял зловоние и мух и где по берегу морской гавани выстроились стройные ряды белокаменных вилл чиновников и богачей с пришвартованными у портиков яхтами.

На яхтах подняты яркие паруса, и Феодора почти физически ощущала роскошную обстановку с нежащимися на прохладных палубах женщинами в красивых шелковых платьях, облегающих тело, звонкий смех и бормотание мужских голосов. Все были оживленны, торопясь на своих императорских галерах туда, откуда доносились звуки музыки. Босые ноги Феодоры в нетерпении постукивали по усыпанному песком днищу лодки, и она живо поинтересовалась, что за большой военачальник возвращается в город на такой роскошной яхте.

Подобно всем сирийским рыбакам, не знающим толком ответа, другие лодочники эхом повторили ее вопрос, на который отозвались солдаты с пограничного ялика. На корабле находился Порфирий, шестидесятилетний прославленный возница, возвращавшийся со скачек на императорском ипподроме в родную Александрию. Закрыв глаза, женщина увидела мраморные ярусы ипподрома, где на стороне и венетов и прасинов красовалась золотая статуя несравненного Порфирия.

Кто на этот раз устраивал скачки?

Великолепный Виталиан, прокричали солдаты, которого в этом году назначили консулом по указу божественного Юстина, императора.

После этого солдаты приказали рыбакам отойти назад, а изящная яхта развернулась и пошла по направлению к морю, сверкая веслами с алыми уключинами и шелестя на ветру флагами и лентами. Никто не бросил Феодоре денег. Вернувшись в город в поисках ночлега, она медленно брела между мусорных куч. Воспоминание об ипподроме с его развевающимися на ветру палатками преследовало ее, будто дразня. Феодора не пыталась просить милостыню. Силы оставили ее, и она шла, не разбирая дороги. Козьма дал ей немного еды но это была не помощь страждущей женщине, а, скорее, подачка голодному животному.