Вторую половину дня я посвятил проверке обустройства всех своих людей и лошадей: как устроили их, как покормили, нет ли жалоб.

Жалобы были только у моей кобылы Флейты. Она меня даже отпускать от себя не хотела. Прикусила ткань на плече и держала, жалобно пофыркивая и кося на меня печальным глазом.

По моему приказу принесли хлеба с солью. И только тогда Флейта отпустила мое плечо. Лакомство перебило. Прожевав горбушку, она даже щеку мне мацнула мягкими губами, отпуская.

Потом предавался отдыху, во время которого усиленно, согласно ритму литавр, валял Ленку по широкой оттоманке в предоставленной мне шикарной каюте. Под конец, упав с оттоманки на палубу, покрытую пушистым ковром, мы продолжили «афинские игры» там же, где упали, не вставая. Как сладка молодость, как ярки ее впечатления и ощущения… По первому разу не все это понимают. Живут, чувствуя себя бессмертными.

Ночью любовался звездным небом, после того как проверил караулы, в которые поставил валлийцев. Лишний раз убедился, что я на планете Земля. На своих местах оказались и обе Медведицы, и Орион, и Млечный Путь. На большее мои познания в астрономии не распространялись.

Караулы я выставил на всякий случай, но с бодрянкой в подвахте, а также внушением остальному воинству спать вполуха, держать оружие под рукой и клювом не щелкать. Не доверял я что-то сарацинам, которые паслись в команде у капудана, особенно после сеанса свободы, когда они стали смотреть на меня злыми волками…

После завершения погрузки в Сен-Назере я взошел на палубу галеры последним. Надел на голову корону и заявил во всеуслышание, обращаясь к капудану:

– Как христианнейший государь, приказываю вам немедленно отпустить на волю всех христианских пленников на этом судне. Ибо невместно мне находиться там, где мои единоверцы томятся в плену и страдают в рабстве.

Таковых оказалось не очень-то и много.

Четверо православных худых голубоглазых амхарцев с кожей цвета маренго из далекой Абиссинии, где царствует «чорный властелин», которого называют негус и который, кстати, прямой потомок библейского царя Соломона и Шебы – царицы Савской. Когда в семидесятых годах двадцатого столетия коммунисты свергали последнего императора Эфиопии Хайле Селассие, то он был пятьсот пятьдесят шестым коленом этой непрерывной династии. Самой длинной в истории человечества.

Один низкорослый копт с кожей цвета недозрелой оливки.

Два католика – кастильца, постарше и помоложе, похожие друг на друга как близкие родственники.

И один и вовсе православный ортодокс, по внешнему виду – так просто запорожец, одетый в обрывки красных шелковых шаровар. Оставалось его только побрить, оставив усы с оселедцем, и годен в свиту Тараса Бульбы.

Все остальные гребцы на галере оказались неграми разных оттенков черной кожи. Как мне объяснили – язычники, которых купили в Марокко у португальцев.

Освобожденных я приказал отвести на бак. Вымыть их не мешало как следует, и лохмотья с них отстирать, а то смердели все старой козлятиной посильнее скотного двора. Аж глаза рядом с ними слезились.

Когда их уводили к шпироту, один здоровенный негр цвета спелого баклажана – чисто Кинг-Конг на вид, яростно бесновался, пытаясь сорваться с цепи, стуча огромными кулаками по ближайшим поверхностям, и что-то выкрикивал, явно привлекая к себе всеобщее внимание.

– Что он кричит? – спросил я.

В ответ мне сарацины только пожали плечами.

– Он кричит, что его крестили португальцы, – обернулся старший из кастильцев. – Только он говорит по-португальски с таким жутким акцентом и так коверкает слова, что его очень тяжело разобрать.