Ни один из обвиняемых так и не предстал перед судом. Но этот налет загнал партию еще глубже в подполье. Верных, платящих взносы членов партии осталось после отсева 6 тысяч человек или меньше – лишь один из десяти англоговорящих урожденных американцев, – и влияние их руководителей стало приближаться к нулю. Некоторые продолжали мечтать о восстании рядовых работников железнодорожного транспорта и шахтеров; их памфлеты по-прежнему читались как советская пропаганда, сфабрикованная в Москве. Но, как сам Фостер доложил Коминтерну, обратившись с просьбой о 25 тысячах долларов на расходы, он пытался организовать американское коммунистическое движение вместе с двоими рабочими, которым выплачивал вознаграждение[97].

Сам Гувер напишет позже, что влияние коммунистической партии на жизнь в Америке «практически отсутствовало»[98] в начале 1920-х годов. Но в то время он говорил совсем другое.

Гувер и его отдел общей разведки постоянно предостерегали о жестокой (насильственной) коммунистической революции; Догерти говорил президенту, что стране угрожает гражданская война[99]. Десять дней спустя после арестов в Бриджмене министр юстиции потребовал в федеральном суде и получил судебную санкцию, запрещающую бастующим железнодорожникам, протестующим против урезания заработной платы правительством, предпринимать какие-либо действия в поддержку своих требований. Этот запрет был более широкомасштабный, чем какой-либо другой в истории американского рабочего класса. По сути он предписывал 400 тысячам рабочим, имеющим законные жалобы, сидеть и помалкивать. Члены кабинета Хардинга осудили это решение как незаконное и неразумное.

Но Догерти и Гувер повышали накал борьбы[100]: они разослали десятки специальных агентов по всей стране собирать доказательства того, что лидеры рабочего движения строят заговор с целью нарушить этот запрет. Агенты полагались на осведомителей, которые проникали в ряды бастующих. Ежедневные донесения рекой текли в отдел общей разведки от агентов Бюро изо всех уголков страны, подогревая страх того, что забастовка – организованная война против правительства. Федеральные маршалы и местные полицейские при поддержке частных детективов, работавших на железных дорогах, предъявили рабочим и организаторам 17 тысяч обвинений в преступлениях, подходивших под этот судебный запрет.

Через несколько недель министр юстиции прекратил забастовку железнодорожников. Но бремя власти вскоре начало ломать его.

Догерти свалился физически и психологически в декабре 1922 го да. Он перенес нервный срыв с галлюцинациями. Ему показалось, что он чувствует запах отравляющего газа, исходящий из цветочного горшка, украшавшего сцену в тот момент, когда он выступал с речью. Прикованный к постели, он начал везде видеть советских шпионов – даже в конгрессе.

Бюро расследований было создано как орудие закона. Оно начало превращаться в незаконное оружие политической войны.

Ко времени созыва конгресса в марте 1923 года Догерти и Бернс вели политическую слежку за сенаторами, в которых министр юстиции видел угрозу Америке. Агенты Бюро врывались в их кабинеты и дома, перехватывали их почту и прослушивали телефоны точно так же, как они проделывали это в отношении членов коммунистической партии. Единственным логическим обоснованием этого было политическое движение в сенате за дипломатическое признание Америкой Советской России.

Если такое признание состоится, тогда в Соединенных Штатах появятся советские посольства и дипломаты. Если будут дипломаты, будут и шпионы. Бюро шпионило за сенатором Уильямом Э. Борахом из Айдахо – председателем Комитета по международным отношениям. Догерти считал, что сенатор «играл на руку радикалам»