– В Москве такой метели не увидишь, – согласилась с ней сестра. – Там только мокрый снег бывает. Экология не та, загадили планету…

Родись Эля в начале двадцатого века, быть бы ей или суфражисткой, или революционеркой. Клеймить, протестовать и греметь кандалами на каторге.

Жили пресловутые Павловские совсем недалеко, пешком – минут десять идти, не дольше. Хотя тут все жили недалеко, это тебе не мой любимый город, в котором расстояния измеряются пробками и пересадками. И скажу вам так – есть в этом что-то притягательное. Тишина, размеренность бытия, некое подобие стабильности, поскольку здесь меняться особо нечему и спешить особо некуда. Это то, чего у меня не было никогда и никогда не будет. Наверное.

Хотя, если откровенно, это философия человека, рожденного в городе который никогда не спит. Мы, дети мегаполисов, именно так и представляем себе тихую гавань, которая якобы является для нас некоей панацеей от стрессов, бега на разные дистанции и постоянных «дедлайнов». Мы думаем, что в таких городках и деревеньках мы сможем наконец остановиться, отдохнуть душой и, может быть, даже задуматься о смысле жизни, чтобы понять, что мы неверно существовали.

Чушь это все, чушь и придумки литераторов с кинематографистами. Здесь, если копнуть поглубже, наверное, кипят такие страсти, от которых Шекспир удавится.

Да и не сможем мы сменить среду обитания, как бы ни старались. Морская рыба не живет в стоячей воде. Если уж ты окунулся в круговорот бытия в большом городе – ты навек в нем останешься, если даже не телом, то душой наверняка. И пребывание в любом другом месте, даже самом тихом и прекрасном, будет для тебя восприниматься как отпуск, и не более того.

Элька забарабанила в дверь дома – очень красивую и качественно сделанную, сразу видно, что не теперешней работы. Она мне напомнила паркетины в кабинете Старика – на ней тоже было видно каждую жилочку дерева, надо думать, большой мастер такую дверь делал. Да и дом был добротный, хотя и очень старый.

– Умели раньше строить, – донеслось до меня от машины, как видно, охранники думали о том же.

Дверь распахнулась, на пороге стояла грудастая молодка.

– О как, – сказала она вместо «здрасьте», на меня ощутимо пахнуло запахом недавно принятого спиртного, причем невысокого качества. – Сестрички Травниковы, сто лет вас видно не было. Вы ж теперь вроде птицы высокого полета, в столице нашей родины живете?

– Свет, хорош выделываться, – Вика скорчила рожицу. – Сама ж в гости звала позавчера.

– Так и память девичья, – накрашенный глаз молодки нахально мне подмигнул. – Что поделаешь?

– Так и будешь на пороге держать? – поинтересовалась у нее Эля. – Или мы пройдем?

– Заходите, коли пришли, – не стала спорить Светка. – Чего уж.

Если честно – я так и не понял, накой мы сюда приперлись. И нам тут не слишком рады, да и местечко то еще. Темно оказалось в доме, сыровато, здесь пахло мышами и какой-то кислятиной – то ли бражкой перебродившей, то ли капустой перестоявшей. Плюс меня отдельно напряг нестройный гул достаточно молодых голосов, который отчетливо был слышен в коридоре. Народу в доме было немало и он уже здорово поддал, что могло, в принципе, создать мне определенные проблемы. Не любят москвичей везде, кроме самой Москвы, чего уж греха таить. Исключение составляют, пожалуй, города-курорты, вроде Сочи, там москвичей как раз очень даже уважают, приблизительно так же, как животноводы любят коров-рекордсменок.

Ну, а поскольку исключения только подтверждают правила, вывод был прост – сейчас я рисковал огрести хороших… Ну, вы поняли. Если в трезвом виде москвичей просто не любят и над ними нехорошо подшучивают («А чё, у вас в Ма-а-а-аскве правда все мужики гомосеки?»), то в пьяном могут и хорошенько отволохать, вкладывая в удары всю нелюбовь к тем, кто, по их мнению, забрал себе все народные деньги, мечты и чаяния.