Несколько раз Иоганн сквозь сон видел Тонио у своей кровати. Наставник как будто держал его за руку, как тогда, на постоялом дворе.

«Всему свое время, – слышал он голос наставника. – Время рождаться и время умирать, время исцелять и время убивать…»

Но к утру об этом оставались лишь смутные воспоминания, и юноша убеждал себя, что ему это только приснилось.

Вечерами, когда они садились у камина, наступали долгожданные часы занятий. Сначала Иоганн узнал еще немного о хиромантии, затем они перешли к пиромантии, гидромантии и аэромантии – и все это принадлежало к искусству прорицания. Но особое впечатление на Иоганна произвела пиромантия. Наставник бросал в огонь горсть соли и показывал на языки пламени.

– Научись читать их, – говорил он. – Посмотри, как горит огонь, как извивается пламя. Его цвет тоже может кое-что рассказать: ярко-красный или голубоватый, а может, фиолетовый? Устремляются языки ввысь или уже угасают? Струится ли дым тонкой нитью или же поднимается едким столбом?

Иногда, если небо на севере было ясное, а воздух морозный и чистый, они выходили на улицу и разглядывали облака, сбивавшиеся в кучу у горных вершин, как овцы в стадо. Они тоже о многом могли поведать. Тонио рассказывал об их формах и объяснял, какую погоду те предвещали. Они следили за величественным полетом ястреба, что парил над лесами. В морозных сумерках, когда солнце опускалось за горизонт и окрашивало снег в кроваво-красные тона, Иоганн зачарованно наблюдал за игрой цвета, а Тонио объяснял ему значение каждого оттенка радуги.

– Все имеет свою причину, – заканчивал он, указывая на лес, горы и горизонт на севере. – Все происходит в заведомом порядке. И когда ты познаешь этот порядок, мир ляжет перед тобой, как раскрытая книга.

К величайшему облегчению Иоганна, наставник отказался от дальнейших занятий с волынкой. Скорее всего, щадил собственные уши. Или опасался, что пронзительные звуки привлекут любопытных из расположенной неподалеку деревни. Прокля́тый инструмент остался в сундуке, и Иоганн надеялся, что он так и пролежит там до скончания веков. Лишь изредка юноша выходил, чтобы поупражняться с ножом, – в те дни у него хватало других дел.

Наступил день зимнего солнцестояния, а за ним и самая длинная ночь в году, и до Рождества осталось совсем немного. В Книтлингене в этот день всегда устраивали длинную мессу, и вечером люди еще долго сидели за одним столом, пели и праздновали рождение Иисуса. Ребенком Иоганн очень любил этот праздник: его мама замечательно пела, а отец, после нескольких кружек пряного вина, бывал к нему чуть добрее. Иоганн гадал, как отметит этот праздник Тонио. Но у наставника и в мыслях не было что-то праздновать, петь или молиться. В сочельник он с хмурым видом сидел у камина с потрепанным фолиантом и изучал грубо начертанные таблицы и знаки. Со стороны деревни до них доносился колокольный звон – должно быть, жители как раз шли в церковь.

Иоганн, прокашлявшись, обратился к наставнику.

– Сегодня же Рождество, – начал он, тщательно подбирая слова. – Вы, как я вижу… не особо религиозны?

Наставник нахмурился и отложил книгу.

– Если все вокруг распевают песни, молятся и обнимаются в честь какого-то иудейского отпрыска, я не собираюсь участвовать в этом безумии.

– Так вы вообще ни во что не верите? – растерянно спросил Иоганн.

Еще ни разу он не встречал человека, который говорил бы такое о себе. Ему, несомненно, было уготовано место в аду, а если б кто-нибудь узнал об этом – то и костер.

– О, я верю, можешь не сомневаться! – Тонио усмехнулся. – Я верю в высшие силы даже больше, чем ты можешь себе представить. Но в первую очередь я верю в силу звезд. Они никогда не лгут.