Иоганн был так погружен в мечты, что и не заметил, как монастырь скрылся за деревьями. Изгнанник, не оглядываясь, пошел дальше – впервые в жизни он ушел так далеко от города. До сих пор Маульбронн отмечал границу его маленького мира. И сегодня Иоганн в первый раз ее переступил.

Перед ним лежал новый, необъятный мир.

Первые свои ночи в роли бродяги Иоганн проводил в сараях, коченея от холода. Его прекрасные мечты разбились вдребезги под первым же градом. Скоро выяснилось, что никому из крестьян в это время не нужен неоперенный шестнадцатилетний работник. Урожай давно был убран, виноград передавлен. Крестьяне сидели в тепле, чинили корзины, заделывали худые ведра или хлопотали с вином в подвалах. Когда Иоганн стучал в двери, в лучшем случае он получал краюху черствого хлеба, а иной раз на него спускали собак.

Казалось, дороге не было конца. Она петляла по долинам, между пастбищ и полей. По обе стороны поднимались пологие холмы, поросшие дубами и буками. С незапамятных времен этот тракт связывал западную и восточную части Священной Римской империи, протянувшись от Рейнской долины до земель к востоку от Неккара. В летние месяцы это были живописные места, но сейчас, в начале ноября, со стороны гор налетали осенние штормы, ветер срывал с деревьев последние листья, и они, точно скелеты, содрогались и стонали под шквалистым ветром.

День ото дня воодушевление его падало, уступая место печали, которая тяготила Иоганну сердце. В минуты затишья он чувствовал себя совершенно одиноким. У него никого не осталось: мама умерла, а отец оказался ему не отцом вовсе, а чужим человеком, который выгнал его из дома. Кто был его настоящим отцом, Иоганн не знал – наверное, какой-нибудь артист, который приударил когда-то за его матерью. Все, что он оставил своему сыну, это черные как смоль волосы и постыдное звание бастарда.

Одинокими вечерами Иоганн иногда доставал нож, полученный от астролога Тонио. Сидя у обочины, он вырезал маленькие фигурки из деревяшек и представлял себе маму, Мартина или Маргариту. Часто фигурки получались кривыми или ломались, и тогда юноша выбрасывал их подальше.

Те немногие путники, которые попадались навстречу, ехали верхом на лошадях или в повозках и кутались в теплые плащи, надвинув капюшоны на лица. Они лишь коротко кивали Иоганну и скрывались за стеной дождя. Одежда у него вымокла насквозь и не успевала просыхать, башмаки отсырели и хлюпали, плащ оттягивал плечи. Иоганн стучал зубами от холода, а ночами его мучили кошмары, в которых Маргарита и Мартин молча стояли у его ложа и смотрели на него с осуждением.

«Иоганн, ты страшен нам! – восклицали они затем и показывали на него пальцем. – Ты дьявол! Дьявол!»

Он так и не узнал, что произошло тем вечером в Шиллинговом лесу и кого увидела Маргарита. В любом случае, это так ее напугало, что она утратила рассудок. Видела ли она, кто или что забрало Мартина? Наверное, Иоганн никогда этого не узнает. Но и этот кошмар остался позади; перед ним расстилалась лишь бесконечная дорога.

Вскоре, чтобы раздобыть еды, Иоганну пришлось потратить несколько монет из мешочка, хоть он и хотел приберечь их на трудные времена. Каждый вечер путник тщательно пересчитывал их. В основном это были грязные крейцеры и потемневшие медные пфенниги, среди которых нашлось лишь три серебряных. Отчим до последнего оставался скрягой, каким и был всю жизнь. Иоганн перебирал монеты, словно они были из чистого золота, складывал в столбики и считал. Если и дальше так тратить, то через пару недель у него не останется ни гроша. Он подумывал продать нож с таинственным орнаментом, но почему-то не делал этого. Хоть клинок и достался ему от колдуна, Иоганн видел в нем часть того, прежнего мира. Продать его значило утратить часть себя. Поэтому юноша хранил нож и голодал.