Реальное не стирается в пользу воображаемого, оно стирается в пользу более реального, чем реальность: гиперреального. Более подлинное, чем подлинник: такова симуляция.

Присутствие не стирается пустотой, оно стирается удвоением присутствия, стирающего оппозицию присутствия и отсутствия.

Пустота также не стирается полнотой, но пресыщением и переполненностью – более полное, чем полнота: такова реакция тела в ожирении, секса в обсценности – абреакция на пустоту.

Движение исчезает не столько в неподвижности, сколько в скорости и ускорении – так сказать, в более подвижном, чем движение, доводящим движение до крайности, обессмысливающим его.

Сексуальность растворяется не в сублимации, подавлении и морали, а в гораздо более сексуальном, чем секс, – в порно. Порно – это современная гиперсексуальность гиперреального.

В общем, видимые вещи исчезают не во мраке и безмолвии – они растворяются в более видимом, чем видимое, – в обсценности.

Примером такой эксцентричности вещей, такого смещения в разрастание является вторжение в нашу систему случая, неопределенности, относительности.

Реакцией на это новое положение вещей было не безропотное забвение прежних ценностей, а, скорее, безумная сверхдетерминированность,[16] обострение этих референциальных,[17] функциональных, финальных и причинных ценностей. Возможно, что природа действительно ужасается пустоты, ибо именно там, в пустоте, рождаются, чтобы аннулировать ее, избыточные, гипертрофированные, перенасыщенные системы – избыток всегда располагается там, где больше ничего нет.

Определенность стирается не в пользу неопределенности, а в пользу гиперопределенности – избытка определенности в пустоте.

Финальность исчезает не в пользу случайности, а в пользу гиперфинальности, гиперфункциональности: более функционального, чем функциональность, более финального, чем финал, – в пользу гипертелии.[18]

Случаю, погрузившему нас в аномальную неопределенность, мы ответили избытком причинности и финальности. Гипертелия – не случайность в эволюции некоторых видов животных, а такой вызов финальности, который отвечает возрастающей неопределенности. В системе, где вещи все больше и больше предоставляются случаю, финальность превращается в исступление, и в исступлении отдельные элементы развиваются до тех пор, пока не охватят целиком всю систему.

Гиперспециализация объектов и людей, операциональность малейшей детали, гиперсигнификация[19] мельчайшего знака, характерная для раковой клетки (гипервитальность в единственном направлении), это лейтмотив нашей повседневности, а также тайный недуг всех систем, страдающих ожирением и раком, систем коммуникации, информации, производства и разрушения – все уже давно вышло за пределы своей функции, своей потребительной стоимости, чтобы взойти на призрачную эскаладу финальности.

Истерия, противоположная истерии финальности: истерия причинности, соответствующая одновременному стиранию истоков и первопричин; навязчивый поиск начала отсчета, отчетности, референции, попытка исчерпать явления в их бесконечно малых причинах. Но также комплекс генезиса и генетики, к которым восходят различные методы психоаналитического палингенеза (вся гипостазная психика раннего детства, все знаки, ставшие симптомами), также биогенетика (все вероятности, перенасыщенные фатальным расположением молекул), также гипертрофия исторических исследований, мания все растолковать, все приписать, все референцировать… Все это превращается в невероятное нагромождение существующих друг с другом и друг за счет друга референций. Здесь также развивается разрастающаяся интерпретационная система безо всякого соотношения со своей целью. Все это является следствием резкой утечки [hémorragie] объективных причин.