И вот клянусь, еще немного, и потерял бы контроль полностью, но в этот момент она тоже делает легкое, едва уловимое движение ко мне, глаза в полумраке блестят довольно и шало…

И я прихожу в себя, возвращаюсь в реальность. Четкую, прозрачную.

Где я – вполне себе серьезный, матерый, можно сказать, опер Федотов, умеющий держать себя в руках.

А Захарова – мелкая сопля, много о себе возомнившая. Вредная, доставучая коза. Табу для меня навсегда просто потому, что я ее с тринадцати лет помню. Худой, голодной и вороватой до клептомании.

Этот бэкграунд никуда не деть… Черт, чуть было не подумал – “к сожалению”! Не к сожалению! К счастью!

Потому что Захарова выросла из мелкой пронырливой девки в смачную стервозу, способную испортить жизнь любому нормальному мужику. И все мои инстинкты вопят, что от нее надо как можно дальше! Дальше, Федотов! Еще дальше!

И плевать, какие у нее губы, глаза и титьки!

Нахуй она тебе не нужна, Федотов!

Она тебя сожрет!

– Что вы хотели сказать, товарищ капитан? – Захарова, видно, задолбавшись ждать от меня сколько-нибудь внятного слова, решает проявить инициативу. Опять.

В этом ее ошибка, кстати.

Нетерпеливая стерва.

Все ей надо сразу, в один момент.

Я тут же прихожу в себя настолько, что способен уже связно складывать слова в предложения.

И складываю.

– Захарова, отвали от меня уже, наконец! – хриплю я, убирая от нее руки, засовывая их для надежности в карманы и просто злобно давя ее взглядом, – у меня вторые сутки дежурства сегодня. И я мог бы поспать хоть чуть-чуть, а не мотаться сюда по надуманному тобой предлогу!

– Это не надуманный предлог, – картинно округляет она глаза, еще больше, до идиотизма и замирания всех членов в организме становясь похожей на няшную анимешную куклу для взрослых, – мне в самом деле нужна была помощь, Владимир Викторович… Если бы я знала, что мне может помочь другой… офицер… Я обратилась бы к нему… Но мне можете помочь только вы…

Это “вы” у нее получается с придыханием, нежно-нежно… И я не понимаю, каким образом мы опять оказываемся близко друг к другу. Практически, на расстоянии одного вздоха.

– Захарова… – рычу я уже, чувствуя, как опять начинает сбоить сердце и стучать в висках от напряжения и желания вытащить руки из карманов и… И, блять, даже не хочу представлять дальше! Не хочу! – Я тебе в последний раз говорю, прекрати это все! Поняла? Нихрена у тебя не выйдет!

– Что – все, Владимир Викторович? – шепчет она, и я чувствую, как ее дыхание достигает моих губ… Это, блять, практически поцелуй… Сладкий, сука, такой сладкий… – я просто выполняю свою работу…

– Ты, Захарова, думаешь, что я поведусь на… Это все… – из последних сил сопротивляюсь я, руки в карманах, кажется, уже от напряжения в камни превратились, хер разожму же теперь кулаки, – но я тебе уже сказал… Еще раз так сделаешь, буду писать докладную. Поняла?

– Докладную? – она распахивает ресницы в уже непритворном изумлении, – но за что?

– За неумение решать вопрос своими силами, не привлекая занятых офицеров, – чеканю я ей в лицо, с наслаждением, подленьким и глупым, видя, как расширяются в полумраке зрачки и искажается в обиде лицо. Получай, стерва! Не все же тебе меня мучить? Делаю важную паузу и добиваю, – ты, Захарова, совсем недавно закончила колледж полиции, там вам должны были преподавать все необходимые процедуры… Какого хера ты уже третий раз таскаешь меня, я не понимаю? И сколько раз ты отвлекала от работы других оперов? Ты же, вроде, с отличием закончила обучение? За что тебе диплом выдали? За красивые глаза? Или за другие умения? Может, переквалификацию надо?