– Ты у меня спишь, – комментирует мой тупой вопрос не менее тупо Захарова, – а теперь, вот, проснулся.
– Капитан “Блядская очевидность”, – хамлю я, – отвечай на вопрос.
– Пока еще лейтенант, – скромно поправляет меня Захарова, – а насчет вопроса… Не вы ли меня учили, товарищ капитан, что искусство правильных ответов не менее значимо, чем искусство правильных вопросов?
– Не я, блять! – рычу уже, дико устав играть в тупейшую игру, которую она мне навязывает.
– Ой… – делает губки колечком Захарова, и я опять сглатываю, ерзаю, пытаясь убить стояк. Хорошие губки. Хорошо между ними член бы смотрелся. Мой, блять. Ох, и дебил ты, Федотов… – значит, кто-то другой… Учил…
– Кто еще, блять? – вырывается у меня, прежде, чем успеваю затормозить мысли и их передачу сразу словами через рот. Это все от потери концентрации: похмелье, Захарова в шелковом халатике, рот ее блядский, глазки наивные, разговор бесячий… Ну вот кто выдержит?
– А вы думаете, на вас свет клином сошелся, товарищ капитан? – язвит Захарова, надменно задирая подбородок.
– Если бы не сошелся, ты бы так не прыгала…
Так. Заткнись, Федотов. Вообще обрежь эту нитку, соединяющую мозг и рот, к херам. Сегодня она тебе явно не нужна будет.
Захарова на мгновение замирает, а затем начинает белеть. Странно так, пятнами.
И странно, что я это все подмечаю, несмотря на непрекращающийся похмельный коматоз с сушняком и головной болью вдогонку.
– Слушай… – начинаю я примирительным тоном, но Захарова прерывает мои попытки если не вырулить в ситуации, то, хотя бы не доводить ее до критической точки.
Она шагает к кровати, медленно, спокойно, и я, словно завороженный, пялюсь на ее грудь, обтянутую шелком, на проступающие под тонкой тканью соски, на ложбинку, белую, заманчивую… Если Захарова сейчас распахнет этот свой халатик, я ее выебу. Клянусь. Потому что, блять, не монах. И силы воли во мне тоже не особенно много. Это все будет вообще неправильно, очень плохо, это педофилия и мать его, инцест, потому что Захарова – мелкая и глупая, хоть ей и двадцать лет уже, но для меня она так и осталась бедовой засранкой, которую я постоянно выручал из всяких передряг…
Трахать ее неправильно и плохо, плохо и неправильно…
Но она идет, все ближе и ближе… И мантра моя привычная не работает! Вообще.
А руки сами тянутся к ней, скрюченные, словно клешни зомбака, желающего добраться до лакомой, долгожданной добычи.
Я ее сейчас сожру просто. Разорву эту гребанную тряпку, а эту наглую дрянь завалю на кровать и жестко выебу. Под ее писки и визги.
Все, блять. Просто все.
Глава 7
Захарова, явно не ощущая того, что сейчас ей конец будет, большой такой и твердый, настолько твердый, что им можно стены проламывать, усмехается довольно, пока идет.
А мне реально похер на ее мимику. Пусть празднует победу, дрянь.
Посмотрим, кто будет визжать сейчас. И кого будут ебать.
Подаюсь к ней вперед всем телом, одеяло падает ниже пояса, и член шлепает по животу, приветствуя свою добычу.
Иди сюда уже, блять! Добилась своего, сучка мелкая!
Захарова переводит взгляд с моего лица на член, глаза ее чуть расширяются, словно в испуге, рот опять открывается…
Я, уже не обращая внимания на ее мимику, потому что насрать, не та голова сейчас работает, еще чуть-чуть наклоняюсь вперед и тяну руку, чтоб сцапать Захарову и утащить под себя.
А она неожиданно сруливает с маршрута, наклоняется, подхватывая что-то с пола…
И в следующее мгновение мне в рожу летит это что-то!
Машинально ловлю и узнаю в кинутой в лицо тряпке собственные трусы.
– Оденьтесь, товарищ капитан, – брезгливо и насмешливо скалится Захарова, предусмотрительно оставаясь на безопасном, недосягаемом для рывка, расстоянии. – А то друга своего простудите, будет потом соплями исходить…