– Ну так сражаться надо, – прохрипел Иван. – Стрелять!

– Чем? – хмыкнул незнакомый солдат. – Моя винтовка – того. Один только приклад остался. Вот, гляди… А ты и вовсе с пустыми руками… Чем же мы станем стрелять?

– А где же моя винтовка? – Коломейцев зашарил руками вокруг. – Куда же она подевалась? Ведь была при мне!

– Наверно, осталась там, наверху, – предположил боец. – Тебя-то ко мне в эту воронку будто зашвырнуло. Будто ты с неба свалился. Какой был – без оружия и без сознания. Должно быть, взрывной волной. И хорошо, что ты еще целый, только лишь сознание потерял. А то бы совсем беда…

– Стрелять! – Коломейцев изо всех сил пытался очухаться. – Вот я сейчас выберусь наверх… Найду винтовку и…

– Для начала оклемайся, – посоветовал боец. – А то ты сейчас как чумной. Какой из тебя воин-то?

– Ну так лезь наверх ты сам! – Иван по-прежнему отчаянно тряс головой, стараясь избавиться от шума в ушах и голове. – Найди, чем нам стрелять! Да гранат бы пяток. Вдвоем-то и отобьемся…

– Оно бы вроде и резон, – с сомнением произнес боец. – Но, с другой-то стороны… Слышишь – затихло наверху все? Я спрашиваю – ты слышишь?

– Да, – сказал Иван.

Слух и более-менее сносное самочувствие постепенно возвращались к нему. Видать, контузия была не настолько страшной – всего лишь сильный удар взрывной волны от разорвавшейся неподалеку мины.

– Ну так вот, – вздохнул боец. – И я слышу, и ты слышишь… Тишина там, наверху. А это значит, что бой окончен. Некому больше воевать. Разбили наше подразделение. Одолели. Отошли наши, которые живые и целые. А которые остались вроде нас, тех, должно быть, станут искать. По окопам, по воронкам и прочим норам. Зачищать завоеванное пространство…

– Кто станет искать? – не понял Иван.

Незнакомый боец ничего не ответил, лишь хмыкнул и посмотрел с грустной иронией. А затем сказал:

– Нам бы затаиться здесь до темноты. В темноте по-любому выбираться сподручнее. Ползком, ужом, короткими перебежками… Да и ты до темноты окончательно придешь в себя. Словом, нам нужно дождаться темноты. Затаиться в этой воронке и не высовываться.

Но дождаться темноты им не удалось. Вскоре сверху послышались шаги и немецкие голоса, и в воронку заглянули сразу несколько немецких солдат. Ну а дальше – все было понятно. Ивана и незнакомого бойца не пристрелили прямо в воронке, наоборот, им велели подниматься наверх. Они поднялись, а куда им было деваться? Вот так он и начался – горький и страшный фашистский плен.

Их и таких же, как и они, горемык привезли в какой-то польский городок – Иван даже его названия не запомнил, да и не стремился запоминать. Точнее сказать, в концлагерь, расположенный в этом городке. В городке, как понял Иван, испокон веку добывали уголь. Не понять этого было просто невозможно – все пространство было усыпано черной угольной пылью, она скрипела на зубах, въедалась в кожу, забивалась в нос и засыпала глаза, из-за нее пространство вокруг постоянно было подернуто размытой полумглой.

Узников, в том числе и самого Ивана, определили в угольные шахты добывать уголь для Германии. Ранним утром их отводили на шахты, поздним вечером – приводили в лагерь. Работа была изнуряющей, изматывающей, да и к тому же смертельно опасной. Часто из шахт не возвращалось по нескольку, иногда и по десятку подневольных шахтеров. Обрушение шахтной кровли, взрывы метана и угольной пыли были явлением едва ли не ежедневным. Плюс болезни, увечья, недоедание. Выжить в таких условиях было делом проблематичным, да что там – буквально немыслимым.