Я слышу родные голоса, мамино пение – что-то из русского народного. Потом вмешивается отец, кричит на неё, сладкие звуки красивейшего сопрано теряются в грохоте непонятных, словно иностранных ругательств. Едва совладав с крыльями, я на всех парах лечу обратно, домой, к своему окну, из которого так легко выпорхнул.

Если сон не имел целью вымотать меня до предела, то просто не получалось долететь, и я просыпался где-то на полпути, уставший и запыхавшийся, но всё же относительно спокойный. А если по каким-то причинам подсознание зверствовало, всеми силами ненавидя меня, то случалось страшное, отчего я всё ещё просыпаюсь в мокром поту и долго смотрю в потолок, пока найду в себе силы встать. Достигнув окна, нереально теперь огромный я, обнаруживаю, что никаким образом не смогу даже пальца просунуть между створками. И заглянуть не выходит – массивная тень загораживает свет, и только слышно ухание отца и тонкие стенания матери.

И чем дольше длятся бесплодные попытки пролезть в окно, тем больнее я бьюсь о стены дома, то белёные, оставляющие неприятные мучные следы, то деревянные, брусчатые, сдирающие перья и кожу. Я плачу. Бессильно плачу, понимая, что внутри стен уже тихо. Что всё было бесполезно и больше нет подоконника, от которого я мог бы оттолкнуться, чтобы снова лететь. Не хватает воздуха, не хватает места. Мир сужается, стягивается, просачиваясь сквозь окно, внезапно потерявшее дом. А меня не затягивает, не утаскивает туда – к любимым и родным.

Тогда-то я и просыпаюсь. Часто в слезах, в растерянности и подавленных чувствах.

Мама уже давно не живёт с моим родным отцом. Да я и сам его не помню. Они разошлись перед тем, как мне исполнилось три. Отчим вырастил и воспитал меня, научил быть мужчиной, – я безмерно его уважаю, правда, больше за то, что мама рядом с ним счастлива. Благодаря ему мы жили на два города: Москву и Фергану, и я никак не определюсь, где мой настоящий дом. С детства расколотый надвое, всё ещё не могу собрать себя, понять и выяснить причину смирения с особенностью, которую стоило бы лечить.

Но думать об этом, когда рядом сопит Саша, не хочется вовсе, – возможно, из-за страха разрушить нашу дружбу, я до сих пор успешно закрываю глаза на своё состояние и даже рад, что не могу испытывать никакого физического влечения к противоположному полу. И в принципе – не могу. Если в двадцать я думал, что это страшная беда и жизнь полноценная мне недоступна, ощущал себя уродом и страстно желал всё исправить, то теперь уверен – чистота и искренность дружбы, любви и всех иных чувств не затемняются порывами тела. Ничто не мешает мне жить и наслаждаться обществом тех, кто дорог. Сердце и тело – под полным контролем.

Мир за окном уже не был таким тёмным как ночью, а скорее – серо-голубым. Сложно угадать, сколько я проспал: с равным успехом это могло быть и восемь, и двенадцать часов. Чтобы не разбудить Сашу, плавными движениями я отполз чуть в сторону и повернулся к ней: накрутив одеяло на голову, она мирно посапывала. Старая футболка, давно уже поселившаяся в моём шкафу и достававшаяся оттуда только в дни ночёвок, сейчас украшала лисичку и, чуть завернувшись, оголяла ягодицы. Весь вид говорил об одном: здесь – дом, здесь можно всё. Интересно, а со своими мужчинами эта принцесска спит так же?

Здесь было о чём подумать: Санька всегда встречалась сразу с несколькими парнями, причём умудрялась это делать так, что они обижались не на неё, а друг на друга, и соперничали по-тихому, чтобы дама их сердец ни в коем случае ничего не заподозрила. Но она, естественно, всё прекрасно знала и нагло пользовалась. Хотя «нагло» – слишком громко сказано. Просто пользовалась, и никаких мучений совесть её не испытывала. Вместо этого мучился я – пытался объяснить, что играть с чувствами других не самое лучшее развлечение, пусть и приносящее мимолётное удовольствие. Саша отговаривалась очень дерзко и безапелляционно: она не могла выбрать, а соперники никак не проявляли себя, чтобы получилось понять, кто же более достоин. Думаю, не врала. В ней столько энергии, столько рвения, что иногда рядом стоять опасно, – обязательно куда-нибудь затянет. Человек-огонёк, искра! Парни не знали, как подступиться, и постоянно спрашивали моего совета – я же друг – а я молчал. Не лез в личное.