Инспектор обернулся, за его действиями следила вдова и женщина с любопытным взглядом.

– Вы, – сказал Штольц, обращаясь ко вдове, – пройдите.

– Здравствуйте, господин полицейский, – тихо сказала женщина.

– Вы обнаружили… – Штольц кивнул на труп Крюгера.

Вдова кивнула.

– Вы спали в этом доме?

Вдова кивнула.

– У вас своя спальня?

– Карл так храпит!

– Понимаю. Я временами тоже. Было ли в поведении вашего мужа что-то, что вас теперь настораживает или наводит на размышления?

– Нет, – сказала вдова неуверенно.

– Нет?

– Он как-то заскучал.

– Вот оно что. Заскучал и…?

– Перестал говорить о будущем, – сказала вдова.

– А раньше он много говорил о будущем?

– Раньше он верил, что оно есть. Потом перестал.

– Он обращался к докторам?

– Нет, Карл ничем не болеет.

– Где он работал?

– На мануфактуре, – сказала вдова и неопределённо махнула куда-то на север.

– На Талштрассе? – уточнил Штольц, имея в виду всемирно известную фарфоровую мануфактуру Мейсена.

Вдова кивнула.

– Кем он работал?

– Простой художник.

– Долго он там работал?

– Да всю жизнь.

– Скажите, вы допускаете, что у вашего мужа были враги или проблемы, которые могли каким-то образом привести к этому, – инспектор снова кивнул в сторону тела Крюгера.

– Да что вы! – воскликнула вдова и тихо заплакала.

Инспектор осмотрел тело и, наконец, вышел из спальни.

– Можно работать? – с заметной ехидцей в голосе спросила Анна.

– Да.

Можно было бы поехать в отделение полиции и написать рапорт об отсутствии состава преступления и заняться другими делами, но Штольц не был бы собой, если бы не поехал по месту работы Карла Крюгера. Через полчаса Штольц, непосредственный начальник умершего и директор мануфактуры сидели в большой переговорке. Из разговора Штольц узнал, что Крюгер был тихим, талантливым, незаметным и, к сожалению, незаменимым художником.

– Мы всё время собирались приставить к нему ученика, чтобы технология изготовления циферблатов не прервалась, – с сожалением сказал директор мануфактуры, – но понимаете, заказов было немного и Крюгер справлялся, если на эту работу поставить ещё одного художника, то платить надо двоим, а это затраты!

– Он делал циферблаты? Я не видел циферблатов из фарфора, – вслух размышлял Штольц.

– Извините, но это, возможно, потому, что такие часы большая редкость и большая ценность, – сказал директор и показал свои часы.

– Позвольте, – Штольц проявил интерес, и директор снял часы и протянул полицейскому.

– Тончайший круг сырья обжигается, – начал рассказ руководитель Крюгера, – если после первого обжига круг не раскололся, то художник кистью наносит минутные и часовые деления, кистью рисует цифры, пишет название марки часов и ставит эмблему мануфактуры Meissen. Заготовка покрывается глазурью и снова в печь. Пока всё просто?

– Вроде того, – согласился Штольц.

Начальник Крюгера и директор снисходительно улыбнулись.

– Если рука художника дрогнет, то ничего нельзя исправить. Заготовка летит в урну. Если у вас есть двор и вы хотите засыпать дорожки чем-то кроме песка, мы дадим вам битые циферблаты. В отходы, на этом этапе, летит больше половины циферблатов. А художнику нужно платить за время. Оплачиваются и те циферблаты, на которых у него дрогнула рука. Не хотите платить – рисуйте сами! – пояснил директор.

– На идеально, нет, на безукоризненно нарисованный циферблат наносится глазурь, и циферблат снова отправляется в печь. Считайте, кружок фарфора миллиметровой толщины. При температуре свыше тысячи градусов с ним может произойти всё что угодно. Он может треснуть. Может деформироваться. Может появиться «мушка». Если что-то пошло не так, то вы можете посыпать этим циферблатом дорожку своего дома. А на него потрачено время самого профессионального художника мануфактуры! Бедный Карл. Один из десяти циферблатов доходит до часовой мануфактуры Glashütte и устанавливается в часы. Десять раз художник рисует идеальный циферблат, и только один из них будет установлен в часы. Все остальные по цене песка будут лежать на вашей дорожке.