Всеволод Алексеевич качает головой. Ему интересно слушать её рассказы, в которых он же главный персонаж. Но странно. Чаще всего он её не понимает. Но очень старается понять.

– А что, так важно было записать? Ты же уже видела тот концерт, когда его первый раз показывали.

– Конечно важно! Во-первых, для истории. Тогда ещё речь не шла ни об Интернете, ни о каких-то оцифровках. Но я уже понимала, что все ваши записи надо сохранять, что это будущий архив. Мне невероятно нравилось с ним возиться: подписывать кассеты, составлять каталоги. И то же самое со всеми публикациями о вас в газетах, журналах. Подшивала, подклеивала, в папки собирала.

– Маленький архивариус, – хмыкает Туманов. – Надо же… А мне всегда плевать было. Я ничего не собирал. Даже пластинки свои куда-то все подевал. А во-вторых?

– А во-вторых, я пересматривала записи. По много раз, особенно юбилейные концерты. И с большим удовольствием.

– Нашла, что пересматривать. Пятидесятилетие, говоришь? Чёрный костюм с белыми треугольными вставками, да? Люстры вместо декораций?

Сашка кивает. Странные у него ориентиры. Должен был бы программу вспомнить, репертуар. А ему запомнились пиджак и люстры. Оригинально.

– Саш, я же был пьян в хламину. Мы с утра праздновать начали. Эти, так называемые мои друзья ещё на генеральном прогоне заныли, мол, не идёт на сухую, что за праздник без коньяка и так далее. А коньяка у нас завались, главный спонсор концерта – коньячный завод. Тогда на рестораны ни у кого денег не было, столы накрывали прямо за кулисами. Ну и мы по маленькой, по маленькой. Им-то ничего, они закусывают. А я мало того, что на нервах, так ещё и наедаться не могу, мне же петь весь вечер. И к началу концерта уже на бровях. Неужели ты не заметила?

– Всеволод Алексеевич, мне было двенадцать лет. Хотя ладно, на пьяных мужиков я к тому времени насмотрелась достаточно. Но вы сильно от них отличались, поверьте. У меня тот концерт до сих пор один из любимых. Вы там такой… неформальный. Рубашка полурасстёгнута, грудь расхристана, глаза блестят. В общем, я сочла это всё за творческий кураж. Потом закрались подозрения, конечно. Спустя лет десять. Но спустя лет десять мне уже всё равно было, что и как вы на сцене делаете. Главное, что вы на неё выходите.

Смотрит на неё со странной смесью удивления и восхищения. Не одобряет, конечно. Он всю эту фанатскую историю в принципе не одобряет. Но ему интересно.

– Можно мне ещё чаю? Только заведение посещу.

Сашка поднимается, чтобы не мешать ему вылезать из кровати. Не помогает. Без лишней нужды никогда не помогает, если сам не скажет. Хотя порой очень хочется поддержать за локоть, довести, чтобы наверняка. Инстинкты. А ведь смешно же, он гораздо выше её, в два раза шире в плечах. И, если его не шатает от высокого сахара или ещё какой беды, то и сильнее её значительно. Даром, что вдвое старше.

Пока она возится с новой порцией чая, он возвращается в кровать. Сашка отдаёт ему стакан, заглядывая в глаза:

– Всё? Спать? Половина пятого уже.

– Я не хочу. Но ты иди, если хочешь, я телевизор посмотрю.

А сам сразу с лица спадает. Понятно, как ему тот телевизор нужен. И Сашка возвращается на своё прежнее место. Он грустно улыбается, прихлёбывает чай.

– Так ты только за тот несчастный концерт Первомай недолюбливаешь?

– Нет. За ваши маёвки.

– Вот как! – Пепельно-серые брови ползут вверх. – Странный вы народ, поклонники! Я думал, для вас стараюсь. Мне ведь тоже мало радости каждый год, да ещё в самое жаркое в плане концертов время, бесплатно работать. Но традиция, куда денешься? Благотворительность, опять же, дань памяти ветеранам. Мне казалось, вам нравилось!