Ну а про жилье уже говорилось выше. Эта проблема была одинакова и для бывших фронтовиков, и для тех, кто трудился в тылу. И тем, и другим приходилось ютиться по коммуналкам, баракам, развалюхам, а то и по землянкам.
Актриса Лидия Смирнова печет пироги на своей кухне. 1958 год
Илья Эренбург
Первая демобилизация после взятия Берлина. Медицинские сестры на пути к поезду, который повезет их на родину.
Была и еще одна проблема, затронувшая фронтовиков в первую очередь. Здоровье.
Всю войну люди провели в состоянии постоянного стресса для организма, держащего их буквально на грани человеческих возможностей. И конечно, максимальный уровень этого стресса был на передовой. Тем более что Советская армия в отличие от всех остальных не практиковала отпусков, за исключением вынужденного отпуска по ранению. «Солдаты Красной Армии все время находились в страшном психологическом напряжении, которое не имело прецедентов в истории войн, – писал чешский историк Б. Шнайдер. – Усталость и психическое истощение перешагнули все мыслимые границы».
Но этот стресс приводил к тому, что, пусть и съедая все ресурсы, организм держался, не поддаваясь обычной бытовой усталости и болезням. За четыре военных года была отмечена рекордно низкая заболеваемость обычными «мирными» болезнями. Солдаты месили грязь, воевали по колено в воде, спали на голой земле, но при этом не только воспалениями легких, но даже обычными простудами почти не болели.
Однако стоило вернуться к обычной жизни, и вся накопившаяся за годы войны физическая, моральная и психологическая усталость тут же свалилась им на плечи. «Люди непризывного возраста как-то сразу почувствовали, как они устали, – вспоминал Илья Эренбург, – пока шла война – держались, а только спало напряжение – многие слегли: инфаркты, гипертония; зачернели некрологи… Солдаты вернулись в города, разбитые бомбами, в сожженные деревни. Хотелось отдохнуть, а жизнь не позволяла».
Были на каждой улице и свои инвалиды. У аптеки на Сретенке я часто встречал небритого старика в шинели, который все время трясся. Он просил милостыню. Помню, как одна добрая женщина купила ему пирожное и, преодолевая отвращение, пыталась накормить им старика, но у того все падало изо рта и он так ничего и не съел…
В центре города я часто встречал мужика, торговавшего авоськами. Одна нога у него была согнута в колене и опиралась на деревянный протез, вернее, бревно, сужающееся книзу. Встречал и женщину, она тоже чем-то торговала. От коленей у нее ног не было, а были какие-то кожаные ласты, загнутые назад. Спекулянтки ее между собой называли «сороконожка».
В послевоенные годы по большим праздникам, прежде всего Первого мая, на улицу вылезали те, кто в обычное время где-то прятался. Уродцы, испитые, замызганные женщины. У Сретенских Ворот обычно появлялся один, то ли летчик, то ли танкист, со сгоревшим лицом. Вместо лица у него была восковая маска с носом, щеками и усами. Инвалид напивался и обычно сидел на углу Сретенки, около белой церкви. С годами его маска ветшала и все больше отставала от черепа.
А уж сколько было в Москве безруких и безногих, одному Богу известно.
Чрезвычайная государственная комиссия, задачей которой было подсчитать ущерб, нанесенный Советскому Союзу в ходе военных действий и в результате расходов на оборону, начала работать еще задолго до окончания войны. Первые цифры были обнародованы почти сразу после Победы: количество разрушенных городов и сел, промышленных предприятий и железнодорожных мостов, потери в выплавке чугуна и стали, размеры сокращения автомобильного парка и поголовья скота. Потери в войне стали известны не так быстро. Первоначальная цифра в семь миллионов, названная Сталиным, была, мягко говоря, занижена. При Хрущеве уже говорили о двадцати миллионах, при Брежневе о двадцати пяти, при Горбачеве – о двадцати семи. В современном «Вестнике президентского архива» написано двадцать пять – тридцать два миллиона.