— Дамский угодник… Боюсь думать, скольких ты покоришь, когда повзрослеешь! –улыбнулась княгиня и посерьезнела. — Увы, но порадовать тебя нечем.

Чашка в пальцах Мити дрогнула, и он торопливо поставил ее на блюдце.

— Я говорила с твоим дядей… неоднократно! Я требовала, чтобы тебе позволили остаться со мной в Петербурге! Ты мог бы вступить в Пажеский корпус: уж моему внуку не откажут в приеме!

Митя стиснул подлокотники кресла: взять-то его возьмут, а вот потом припомнят и изъяны в происхождении, и последнюю… выходку, да-да, выходку, отца! По сравнению с Пажеским даже ожидающая его участь на миг показалась не такой ужасной.

— Можно и не в Пажеский, хотя это сразу представление ко двору… — словно тоже подумав, каково придется ее внуку, неохотя кивнула княгиня. — В Александровский лицей, на худой конец… по стопам Сашеньки Пушкина… У меня сердце кровью обливается, когда я думаю, скольких возможностей ты лишаешься! Потому что мой сын мне отказал! Наотрез! Твой дядя стал просто невыносим! — Она посмотрела на Митю возмущенно, будто именно внук был виновен в вопиющем дядюшкином неповиновении. — Он заявил, что недолжно разлучать вашу семью! Будто мы тебе не семья!

— Что еще дядя сказал? — Митя сцепил пальцы в замок. Когда надежды рушатся окончательно и бесповоротно, удержать дрожь в руках почти невозможно. Но необходимо, если ты, конечно, светский человек.

— Мальчишескую ерунду: что ты должен возмужать, взять на себя ответственность… Будто взрослость и мужественность заменят придворную карьеру! Что твой отец нуждается в поддержке. Сильные мужчины должны сами себя поддерживать, а не искать опоры в сыне неполных шестнадцати лет! А твой отец, несомненно, силен... — только что кипевшая негодованием княгиня вдруг покачала головой, точно в восхищении и недоумении разом. — Надо же… Поймать на краже и кого — великого князя! И не побоялся же обвинить… Несчастный адъютантик, на которого все свалить пытались, должен вечно за твоего отца Бога молить. Уж он-то не великий князь, ссылкой в Туркестан бы не отделался.

Да пусть бы адъютанта великого князя Николая Константиновича, великого князя Крови Даждьбожей, лишили чести и дворянства, отправили на каторгу, в Сибирь, под расстрел… За покражу изумрудов с иконы великой княгини могли… Не все ли равно? Адъютанта отец спас! А своего сына погубил!

— Я все же пойду по стопам Александра Сергеевича — не в лицей, так в южную ссылку! — надо улыбнуться, и голос побеспечнее, но… непослушные губы ни в какую не желали складываться в улыбку.

— Эта Екатеринославская губерния наверняка не так уж плоха. Хотя Сашенька не чаял как убраться, только две недели и продержался — грязь, скука… Ах, опять я не то говорю! Это ж с полвека назад было, наверняка с тех пор все изменилось! — явно не веря собственным словам, княгиня жалостливо посмотрела на внука.

— Что я там стану делать?! — окончательно теряя самообладание под этим взглядом, вскричал Митя. — Отец — провинциальных карманников отлавливать, ему для счастья и того довольно! А я? Ни общества, ни хорошего портного… Ничего! Но как отец мог! Ведь можно же было по-другому разрешить дело, чтоб Его Величество остался доволен…

— Дмитрий, успокойся! — Голос княгини вдруг построжел. — Не мог же твой отец позволить осудить невинного?

Митя принялся рассматривать собственные колени, пряча лицо от взгляда бабушки. Он отлично знал, что говорить можно… и чего нельзя. Например, что ему безразлично кого бы осудили, а кого — оправдали, лишь бы остаться в Петербурге! У всех отцы как отцы: и состоянием не обделены, и двором приняты… и только у батюшки знакомство с августейшей фамилией привело к аресту двоюродного брата государя-императора.