– Оставьте это мне и уходите домой! Хватит вам на сегодня, знаю я – это не первая ваша добыча, я был добр к вам, время делиться с сёстрами вашими!

Волки уши навострили и, не веря своим глазам, всё-таки развернулись и неохотно побрели в тёмную чащу. Глаза-то могут и соврать, а вот уши не врут никогда! Когда Отец говорит – не имеет значения, чей голос он использует. Надо подчиняться, даже если звучит он из тела зайчишки на двух ногах!

Ежевика посмотрела им вслед и выдохнула. Во рту остался горький и острый вкус незнакомых слов. «Благодарю тебя, Отец!» – мысленно прокричала она всем нутром своим. И он ответил ей, словно лёгким шёлковым покрывалом сквозь всё её тело прошёл. Она зажмурилась, с наслаждением вдыхая влажную ночную тьму, как вдруг ледяная капля шлёпнулась ей с ветки за шиворот.

«Упырица!» – вскинулась она и одним прыжком оказалась рядом со старушкой. Та уже вся рассыпалась в прах, кое-где уже отошла клочками кожа, показался голубоватый от Луны скелет. Как ни странно, но умирающая всё ещё умирала, едва заметно дыша. Инга подхватила её и бережно отнесла к растерзанной туше. Едва не поскользнулась в растащенных кишках, чертыхнулась, спугнула какую-то животину. Знать, крысы давно выжидали своей доли на этом пиру. Ничего, родимые, потом полакомитесь! А сейчас она свою ношу осторожно спустила на липкую от крови землю, перевернула и ткнула лицом в разорванный бок. Олень глядел в небо с укоризненным ужасом, неказисто вывалив язык.

– Ты не обижайся, братец, что ж тут поделаешь! Сослужил ты Отцу добротную, святую службу! Он тебя наградит, ты даже не сомневайся! – ласково прошептала ему Ежевика и по твёрдой морде погладила. Закрыла глаза и сама не зная что сотворила, какое-то знамение над ним. Тонкими пальцами ухватила животину за веки в длинных коровьих ресницах и прикрыла оленьи глаза.

Упырица тем временем справно хлюпала кровавым лекарством, втягивая в себя улетающую оленью самость. Волки успели только по ломтю отхватить – весь сытный, внушительный пирог с жизнью ей достался. Ежевика деликатно отвернулась, будто происходило что-то донельзя сокровенное, не для чьих бы то ни было глаз. Сорвала буздылёк и в рот сунула.

– А не смогу ли я его после этой… трапезы, ну… оживить? – задумчиво пробормотала она. Оленя ни с того ни с сего было жаль. Не имела она права никакого распорядок нарушать, да и уже обещала ему, что о нём Отец позаботится. Но впервые в жизни ощутив себя чьим-то ребёнком, настоящим, родным и даже – если можно так робко сказать – любимым, она захотела предел этой любви испытать. Чтобы по заднице шлёпнули, больно, но ласково, как господское дитя! Ведь она же теперь лучше, чем принцесса! Её Отец выше чем сам король, да король рядом с ним – тьфу, червь земляной, соринка в башмаке! И потому упрямое и озорное желание взбрыкнуть, побаловаться, сделать, что Отец не велел, так и зудело в ней, так и кололось, как плохой шерсти зимние штаны!