Дон по-прежнему здесь. Эта укрепленная дверь. Теперь мне только надо волноваться, дома ли он, и если он дома, то пустит меня или нет. Я громко постучал.

– Кто там? – голос Энджи. Дон и Эндж. Я не удивлен; я всегда думал, что они кончат на одной игле и в одной постели.

– Открой, Эндж, твою мать. Это я, Юэн.

Ряд замков с щелчком повернулись и на меня уставилось лицо Эндж. Ее резкие черты стали заметнее, чем обычно, и подчеркнуто высечены, словно из мрамора, героином. Она дала мне пройти и заперла дверь.

– Дон дома?

– Не, вышел, недавно.

– Есть ширево?

Ее рот дернулся книзу, и ее темные глаза взирали на меня так же, как кошка смотрит на загнанную в угол мышь. Она размышляла, соврать ли ей, но, заметив мое отчаяние, решила не врать.

– Как было в "Даме? – она играла со мной, корова ебнутая.

– Мне нужна вмазка, Эндж.

Она достала немного продукта, помогла мне приготовить и пустить по вене. Приход выстрелил сквозь меня, сопровождаемый поднимающимся приливом тошноты. В ногах правды нет. Я блеванул на Daily Mirror. На первой странице красовался подмигивающий и поднимающий большие пальцы вверх Пол Гаскойн, в тракции и гипсовой повязке. Эта газета была восьмимесячной давности.

Эндж приготовила вмазку для себя, используя мою технику. Я не слишком обрадовался этому, но на самом деле не мог выдавить из себя ни слова. Я глядел на ее холодные, рыбьи глаза, врезанные в кристаллическую плоть. Ты мог разорвать себя на куски при виде ее носа, скул и подбородка.

Она села рядом со мной, но уставилась куда-то вперед вместо того, чтобы повернуть свое лицо ко мне. Она медленно, даже монотонно, затянула нескончаемую бодягу о своей жизни. Я ощущал себя, как джанки-священник на исповеди. Она сообщила мне, что ее изнасиловала орава подонков и из-за этого она чувствовала себя так скверно, что с тех пор села на иглу. Меня охватило ощущение дежа вю. Я был уверен, что она рассказывала мне это раньше.

– Больно, Юэн. Чертовски больно внутри. Продукт – единственная вещь, снимающая боль. И я ничего не могу с этим поделать. Я мертва внутри. Ты не можешь понять. Ни один мужчина не может понять. Они убили часть меня, Юэн. Лучшую часть. То, что ты видишь здесь, ничтожный призрак. И не имеет особого значения, что случится с этим долбанным призраком.

Она взяла шприц, поставила на контроль, дергаясь с оценивающим видом, пока продукт всасывался в ее клетки.

По крайней мере, приход заткнул ее. Что-то тревожное витало в воздухе, когда она говорила таким беспонтовым образом. Я поглядел на Mirror. Несколько мух пировало на Газзе.

– Урела насильники. Собери команду, они огребут пиздюлей, – решился я вставить хоть что-то.

Она посмотрела на меня, медленно покачала головой, и снова отвернулась.

– Нет, так не получится. Никто не обладает большими завязками, чем эти чуваки. Они постоянно проделывают это с женщинами. Один из них забуривается в клуб и выходит обратно с чиксой. Остальные ждут снаружи и просто ебут ее во все дыры так долго, как они хотят.

Мне показалось, что я подобрался ближе к пониманию того, какие ощущения должен испытывать человек, и что приходит ему на ум, когда десяток урелов на Клэпхэм Джанкшн дают прикурить его анальному отверстию.

– Это последняя, – пробормотала она в задумчивом удовлетворении. – Я надеюсь, что Дон принесет немного.

– Тебе и мне, крошка, тебе и мне обоим.

Время, казалось, текло бесконечно, прошли часы или минуты, и Дон наконец-то объявился.

– Какого хрена ты здесь делаешь, чувак?

Он положил свои руки на бедра и, выгнув шею, уставился на меня.