Впрочем, доктор Зелигман, вам нечего меня бояться, право слово. Ваш ассистент мне сказал, что вы человек очень тщательный и что это все займет некоторое время, особенно фотографии, так что вы попусту не волнуйтесь, потому как я по-прежнему считаю: причины моего увольнения с работы были поняты неверно и нет оснований полагать, что у меня случаются приступы ярости. Да, в тот день я действительно пришла в ярость – это было до того, как я стала принимать гормоны, – но чтобы за такое увольняли… Они же понятия не имеют, что это значит для таких, как я. И я не считаю, что угроза прибить сотруднику степлером ухо к столу, размахивая означенным степлером, может рассматриваться как акт насилия. По крайней мере, если степлер обычный. Очень сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь пытался пригвоздить человеческую плоть к столу такой вот пластмассовой штучкой. Да я больше рисковала – ведь скрепка могла попасть мне в глаз, но им на это было, разумеется, плевать, и не думайте, что нас обеспечивали защитными очками; бог его знает, сколько травм получено из-за таких вот дешевых канцелярских изделий.

Но мне теперь совсем не стыдно; пусть они все отравятся, грызя свои жуткие шариковые ручки, которыми пишешь как курица лапой. Поскольку самое мерзкое – не то, что я потеряла работу, в этом городе так и так живешь впроголодь, а что меня заставили посещать психотерапевта по имени Джейсон, в противном случае на меня бы завели дело. Доктор Зелигман, ну разве можно серьезно относиться к психотерапевту по имени Джейсон? Судя по виду, его могли звать и Дэйвом, и Питом, у него было лицо, какое ко всему приспособится, как у йогов, которые любую жестокость встречают улыбкой, потому что знают: вселенная – за них. И если бы солнце могло соскочить со своей орбиты и начать вращаться вокруг них, оно бы так и сделало. Поэтому-то люди вроде Джейсона думают, что могут простить любой человеческий промах, и поэтому-то я решила ему солгать.

Я представления не имела, кто Джейсон и откуда, но подумала, что его заведет, если я расскажу о своей сексуальной фиксации на нашем дорогом фюрере и о том, что ярость на меня накатывает из-за невозможности осуществить свои желания, отчего, собственно, мне и захотелось пришпилить ухо коллеги степлером к столу, я не могла поведать ему об истинной причине моих мечтаний и обо всем, что не так с моим телом, и в процессе мне самой моя история понравилась. Когда-то я хотела стать писательницей, доктор Зелигман, а сочинение таких историй – прекрасное упражнение. Под конец – я это чувствовала – Джейсон не мог дождаться, когда же наши сессии прекратятся. Мне кажется, нет ничего отвратительнее историй о перверсиях, которые самому тебе чужды; к тому же если приходится сидеть в комнате с немкой, которая доводит себя чуть ли не до оргазма, представляя, как фюрер охаживает ее своим хлыстом, это превращается в нравственное испытание. Джейсон, похоже, не хотел слишком уж эмоционально включаться, однако видно было, как он страдает. Но там была не только грязь, были моменты подлинной близости, той благородной отцовской заботы, которой мы все втайне жаждем, сомнений и нарушенных обещаний – и неизбежный финал, когда он предпочел мне Еву Браун, свою замухрышку-секретаршу с фамилией, напоминающей о самом отвратительном из цветов – коричневом. Я в подробностях описывала, как напоследок, прежде чем вернуть все его подарочки “в залог любви”, я гладила собак и как мне удалось стащить, спрятав в паре грязных нейлоновых чулок, прядь его знаменитых волос и записку его рукой, где он просил меня не надевать ничего кроме еврейской шапочки на темечко. Мне показалось, Джейсон прямо поморщился, когда я рассказывала, что представляла в мечтах, как малыш А. – так я его мысленно называла – велит мне сказать “Меня зовут Сара”，а затем начинает обрабатывать своим мощным прибором. В мечтах у меня были очень темные волосы и очаровательные черные глаза, и все казалось таким упоительно противоречивым. Джейсон пообещал подписать любую бумагу, подтверждающую, что я человек по натуре мягкий и миролюбивый, при условии, что ему больше никогда не придется слушать мои рассказы о том, как я завела привычку кончать на маленькие портреты фюрера, воображая, как его усы щекочут мою вагину, и как мне было трудно дойти до оргазма, не сделав “хайль”. Я даже предложила зарисовать для него некоторые из моих фантазий и предположила, что ролевая игра поможет мне преодолеть эмоциональное напряжение, но он только пробормотал что-то насчет того, что не надо отождествлять себя со своими мыслями. В общем, Джейсон меня разочаровал, доктор Зелигман, полным отсутствием воображения, однако за одно я ему благодарна. До наших сессий я думала о Гитлере как о тяжелом случае синдрома маленького человека, крохотная луна пытается напугать солнце, которому на нее плевать. На самом деле мне удобнее говорить о солнце “она”, потому что на моем родном языке солнце – женщина, а луна – мужчина, и это похоже на историю о валькирии, пытающейся оберечь свои чудодейственные силы от мерзкого человечка. Может, поэтому мы такие изломанные, может, поэтому так называемый комплекс маленького человека имел для нас столь катастрофические последствия. Я не хочу снова заглаживать чужую вину, но может, Гитлер действительно мучился тем, что не способен удовлетворить солнце? Только маленький человек станет думать о своей потенции в таком аспекте, только он будет чувствовать угрозу от того, кто никогда и не подумает ему угрожать – он ведь даже не способен производить собственный свет.