Я ощутил и жалость, и собственную вину. Стань я ее спутником жизни, быть может, Ревекке не пришлось бы познать многих утрат?

Я попросил носильщиков гроба остановиться и показать мне ребенка. Я подошел, сжал руки Амоса и погрузился в молитву, самую отчаянную молитву в своей жизни.

– Отец мой, сделай так, чтобы он не умер. Одари его правом на жизнь. Верни счастье его матери.

Я нырнул в молитву, я не искал моей воли, но воли пославшего меня Отца.

Пальцы ребенка вцепились в мои руки, и малыш медленно сел.

Радостные крики раздались вокруг меня, обе процессии слились в едином порыве счастья: и мои ученики, и еще несколько мгновений назад погруженные в траур селяне. Только мы трое стояли онемев, вопрошая себя, что же произошло, не осмеливаясь поверить в случившееся: Ревекка, ребенок и я.

В тот же вечер к Амосу вернулся дар речи. Они явились ко мне вместе, Ревекка и ее сын, и осыпали меня поцелуями. А я замкнулся в молчании, ибо недоумевал.

В полночь, когда я сидел под оливковым деревом, ко мне подошел Иуда.

– Иисус, когда ты перестанешь отрицать очевидное? Ты его воскресил.

– Я в этом не уверен, Иуда. Ты, как и я, знаешь, как трудно распознать смерть. Скольких людей похоронили заживо? Наверное, поэтому мы часто оставляем наших покойников в пещерах. Быть может, ребенок вовсе не был мертв? А просто крепко уснул?

– Веришь ли ты сам в то, что мать могла ошибиться и отнести своего заснувшего ребенка на кладбище?

Я снова замолчал. Я не хотел произносить больше ни слова, ибо, открой я уста, с моего языка, вместо благодарности Отцу моему за исполнение молитвы, посыпались бы мольбы избавить меня от власти воскрешать! Нет! Я не хотел, чтобы Он таким образом выделял меня среди других, ибо знал, к чему обязывает меня избранничество. Меня тяготила такая судьба! У меня было ощущение, что я сражаюсь с Богом. Он побеждал меня. Он меня обезоруживал. Он отнимал у меня сомнения. Чтобы стать Божьим посланцем, нужно было покориться. Но я знал, что Он ничего не добьется без моего согласия. Я был наделен свободной волей. Я мог отвергнуть Его знаки. Я мог уйти от прозрения, остаться в смутном мире своих вопросов. Я бунтовал и терзался всю ночь.

Утро очистило небо, прокричал петух, и я заснул от измождения.

Когда я открыл глаза, то понял, что Бог не гневается на Своего Сына.

Я позвал Иуду, своего любимого ученика. Я знал, что не смогу преподнести ему лучшего подарка, чем те слова, которые собирался произнести.

– Иуда, я не знал, кто я есть на самом деле. Но всегда знал, что во мне живет нечто большее, чем я. Я также знаю, что любвеобилие Бога есть знак возлагаемых на меня надежд. И тебе, Иуда, я говорю: я заключил договор с самим собой. И договор скреплен кровью моего сердца. Я именно тот, кого ждет весь Израиль. Теперь я уверен, что я действительно Сын Бога.

Иуда бросился на землю, обхватил мои лодыжки и долго держал их. Я чувствовал, как меж пальцев моих ног текут его горячие слезы.

Бедный Иуда! Он, как и я, испытывал непомерную радость. Ни он, ни я не знали, к какой ночи приведет нас это утро, каких жертв потребует от нас эта сделка.

Сегодня вечером в саду вокруг меня рыщет смерть. Оливковые деревья стали серыми, как земля. Сверчки предаются любви под снисходительным взглядом свахи-луны. Мне хотелось бы стать одним из двух голубых кедров, чьи ветви по ночам служат пристанищем для голубок, а днем накрывают тенью небольшие шумные базары. Как они, я хотел бы обзавестись корнями, отрешиться от забот и рассыпать семена счастья.

Вместо этого я сею семена раздумий, всхода и созревания которых мне не суждено увидеть. Я поджидаю когорту, идущую арестовать меня. Отец мой, дай мне силы в этом саду, равнодушном к моей тоске, одари меня мужеством исполнить до конца то, что я счел своим долгом…