Я подхватил портфель Кульябьева, перевернул – и содержимое пёстрым потоком посыпалось на пол. С дребезгом раскатились карандаши и ручки, разлетелись под парты учебники, раскрывшаяся тетрадь спланирована на середину прохода. Никто из одноклассников даже шевельнуться не успел – только поворачивали головы в сторону происходящего, а я уже встряхнул портфель и с размаху нахлобучил на голову обалдевшего от такого беспредела Черняка. Тот сделал попытку вскинуться, но я пресёк это поползновение солидной плюхой по макушке – не больно, удар кулака смягчил портфель, но очень, очень унизительно. Черняк звучно плюхнулся обратно на стул и обеими руками схватился за то, что теперь заменяло ему голову.

Пауза длительностью секунды три – вот теперь на меня со всех сторон уставлены ошеломлённые, потрясённые взгляды. Высокая девочка, стоящая в проходе – Лариса Ивлееева, кажется? – громко охнула и схватилась обеими ладошками за губы. Глаза огромные, в пол-лица.

– Ух ты! – кто-то восторженно ухнул где-то за спиной, и это звук заглушил рык Кулябьева:

– Ты чё, Монахов, совсем?..

Дослушивать, что именно «совсем» я не стал. Кулябьев соскочил с подоконника (его подпевала, кажется, Генка Смирский) так и остался сидеть на прежнем месте, отвесив челюсть и явно не веря своим глазам) и попёр на меня по проходу.

– Ну, ща я тебя!..

Если кто-то ждал, что я пущусь наутёк, перепрыгивая через парты, то он был сильно разочарован. Вылетевшая из кармана «бабочка» сверкнула тёмной сталью – недаром вчера я половину вечера крутил ей, рассматривая книги и газеты. Утерянный вместе с мышечной памятью навык восстановился удивительно быстро – ну, может не на прежнем уровне, но вполне приемлемо. Да и нет ничего хитрого в такой пальцевой эквилибристике – если, конечно, нож хорошо сбалансирован и не болтается в каждом сочленении.

Мой – не болтался. Я вообще неравнодушен к ножам, собрал в «предыдущей жизни» целую коллекцию из самых разнообразных экземпляров. Этот приобрёл, помнится, приобрёл на ножевой выставке в «Гостином Дворе» – меня тогда подкупило сочетание полированных половинок рукояти из нержавейки с чёрными костяными вставками и тёмно-серого, в чёрных разводах клинка из кручёного дамаска. Лезвие, длиной около двенадцати сантиметров, было выполнено в классической манере – узкой, длинной щучкой, и великолепно держало заточку. Дома у меня имелся целый арсенал оселков, разнообразных брусков и ремней для тонкой правки – и здесь рука не поднялась уродовать любовно направленное лезвие единственным найденным на кухне точильным камнем сомнительного качества. Надо будет одолжить у деда что-нибудь поприличнее, а пока и так сойдёт – крайний раз я наводил остроту на свою стальную «бабочку» всего за день до «попадалова», и с тех пор особо нож не использовал…

Кулябьев, как и прочие зрители, не сразу сообразил, что это так весело блестит у меня в руке, а когда понял, наконец – я уже приблизился на расстояние трёх шагов.

Как там советовал сын турецко-подданного? «Клиента надо довести до состояния, когда его можно испугать простым финским ножом». Ну, может, не точно так, не слово в слово – но общий смысл передан верно, и сейчас Кулябьеву придётся в этом убедиться.

Это был полнейший беспредел, разумеется. На моей памяти ни в той, прежней, ни в этой школе, ни разу за все десять лет не то что ножей – свинчаток в ход не пускали. Да что там не пускали, не припомню, чтобы кто-то из одноклассников хотя бы хвастался подобными опасными игрушками. Всё же, интеллигентский район, где я обитал раньше, как и новое место жительства, проходящее по разряду элитного (хотя здесь такие понятия ещё не в ходу) – это вам не хулиганские Лихоборы или совсем уж бандитская Капотня. И ничего подобного приличные мальчики и девочки из восьмого «В» класса школы номер семь никак не ожидали. Ну, извините, так уж получилось: нет у меня ни времени, ни желания долго и упорно убеждать вас, что я не маменькин сынок, не размазня и не потенциальный объект для небезобидных шуточек, а то и откровенной травли. Давайте поставим все точки над «Ё» сразу, жирно, чтобы все поняли, что к чему – а там видно будет.