– Закурим? – предложил Емельянов.

– Ба! Ты ж бросил! – хохотнул Разумихин.

– Бросил, бросил… – пробурчал Емельянов. – Бросаю пока, на пару со Светкой, по системе штрафов. Так и пасем друг дружку. В кассе уже тысяч десять скопилось, но толку, честно скажу, маловато. О! Фирменные «Мальборо»! Взятки берешь, прохиндей?

– Не… Гуманитарная помощь от коллег из Вашингтона, – отшутился Разумихин. – Они там все курить побросали, сволочи, ну и шлют нам, чтобы добро не пропадало, – травитесь, мол, на здоровье.

Емельянов затянулся, прикрыв глаза, но, выпустив пахучую струйку дыма, не удержался от критики:

– А! Все одно: дыму много, а кайфу настоящего нет. То ли дело была наша сорокакопеечная «Ява» А?

– Да, – рассеянно согласился Юрка. – была… Слушай, а где ты бензин сейчас берешь?

– Это и есть твое серьезное дело? – изумился Емельянов.

– Не совсем, но почти рядом.

– Ну… сорок литров дают, как инвалиду на коксохимзаводе, еще сорок – через Союз воинов-афганцев, я туда по блату затесался, а остальное… Как и все, покупаю с бензовоза, на набережной.

– Давно брал на набережной, в последний раз?

– На той неделе.

– И почем?

– Девяносто – канистра.

– М-да… Уже по девяносто, – грустно покачал головой Разумихин. – Ну и что ты думаешь по этому поводу?

– Кто, я? Что я думаю? – восхитился Емельянов. – Это, по-моему, ты должен думать. Или это не ты зампред комиссии по энергоресурсам области, или как это у вас называется?…

– А тебя это так уж совершенно не волнует? – ехидно прищурился «зампред».

– Волнует, но чуть-чуть, – сознался Емельянов.

– А почему это «чуть-чуть»? – не унимался Разумихин.

– Да потому что какой толк с моих волнений… – Емельянов досадливо поморщился. – Что я должен организовывать – акции протеста? Митинги? Битье стекол в исполкоме?

Ты же знаешь: опыт в подобных делишках у меня ой, какой богатый, но говорит этот опыт следующее: все эти «акции» заканчиваются вселенским мордобоем. Мордобой заканчивается сменой режима – и только.

В мордобое я участвовать категорически отказываюсь – хватит, повоевал, сколько душеньке было угодно. Что до режима, так он меня устраивает. Я-то прокормлюсь от земли при любом режиме, который даст мне эту землю и не будет потом на нее зариться. Нынешний не зарится и не лезет в мои дела – значит, хрен с ним, а я вот на неделе двух свинтусов на базар вывез – и миллионер. Рубли в баксы тут же перегнал – и мне на полгода хватит.

А тебе, чтоб столько наварить, хапать надо на лапу – языком столько не заработаешь. Или я не прав?

– Да… Хорошо все у тебя, – сквозь зубы процедил Разумихин. – А у меня наоборот: все плохо. Трудно мне, понимаешь…

– В дерьме всегда трудно плыть, – назидательно изрек Емельянов, выуживая из пачки вторую сигарету. – я тебя предупреждал! Политик, гребана мать! Но мы до дела, кажется, так и не дошли, а?

– Да, – словно очнулся Юрка. – Видишь ли, «пасти» меня начали и, как я понимаю, отнюдь не за курение.

– «Пасти»? – искренне изумился Емельянов. – Заслуженного, всенародно избранного депутата? Кто же это осмелился?

– Кто… кто… Я пока только догадываться могу, кто. Никаких прямых улик у меня нет.

– И чем же ты этим инкогнито насолил?

– Понимаешь. – Разумихин забыл об опасной близости своих брюк к отнюдь не стерильной поверхности бревна, придвинулся к Емельянову и заговорил горячо и сбивчиво. – Ребят я нашел классных в Тюмени. Наши, казаки, и на хорошей нефти сидят. Мы тут кое с кем из директоров заводов, да с председателями колхозов покумекали, скооперировались, банк создали, акционерное совместное предприятие. Ну… это кухня сложная и тебе ни к чему. Факт тот, что сегодня в этой проклятой нефти мы можем утопить не только нашу область, но и половину Юга, не прибегая к помощи никаких «чурок» и, естественно, к московской власти. Чисто внутренняя работа, на уровне области. Даже района…