Илона похожа на мать. Она так же крашена в желтый, пшеничный цвет, так же полна и так же соответствует своему возрасту. Ей немногим за тридцать лет, у нее есть постоянный, вот уже лет семь, жених по имени Виталий. Илона нигде не работает, нигде никогда не училась. Она жила в гнезде своих родителей, где живет и поныне. Её всё устраивает, и даже то, что Виталию около пятидесяти, что он женат, имеет двоих детей и веселую распутную женушку. Он всё равно числится в женихах у Илоны, и это знают и его жена, и даже его дети, мальчики двенадцати и четырнадцати лет. Это по какой-то причине устраивает все стороны. Они как будто даже ждут, что Виталий вот-вот расстанется со своей семьей и переедет к Илоне.

Для этого есть все – хорошие квартиры у Илоны с Ирэн, у жены Виталия, даже квартира его покойных родителей, которую сейчас сдают за огромные деньги и которая потом достанется его сыновьям. У них есть старая удобная дача в Мамонтовке и домик в деревушке под Тверью.

Но никто ничего не предпринимает, и никто ни от чего не страдает. Игорь всегда удивлялся этому. Сначала переживал за дочь, но потом вдруг понял, что и ей это вполне подходит. Есть солидный жених, значит, не ушла молодость. Есть жизненная перспектива и нет никаких бытовых забот о чьем-то желудке, о чьей-то одежде, о чьих-то неисправимых привычках.

«Илона ленива, – понял, наконец, Игорь. – Илона похожа на свою мать. Она проживет так до старости и никогда не поступится своими удобствами. Она одна знает, что ей удобно, а что нет».

И тоже успокоился. Перестал жалеть дочь, которая в этой жалости не нуждалась.

«Думаю, – рассуждал однажды Игорь вслух, – Ирэн это тоже устраивает. Представь, если бы в их дом пришел Виталий со своими привычками, с постоянными посещениями дома его детьми, с финансовыми претензиями отставленной жены, привыкшей к свободной и беспечной жизни! Ирэн не вынесла бы!»

Я об этом догадывался и очень ценил этот общественный договор, который они все, Ирэн, Илона, Виталий, его жена и двое мальчишек, заключили между собой. Есть жених, он же чужой муж, он же заботливый папаша, есть незаконная теща с квартирой на Трубной, есть флегматичная невеста. Точный срез нашего общества: есть всё, выглядящее очень естественным и очень здоровым, и всё это крайне фальшиво, крайне негармонично.

Он умер с этим в душе. Он с этим ушел. Боже! Какой ужас!

И меня ведь этот их «общественный» договор устраивал при всей его неестественности. Привязанность очень эгоистична, очень требовательна и потому неизмеримо более жестока в сравнении даже с ненавистью. Ненависть может насытиться кровью и затихнуть, а привязанность лишь распалиться, разгореться от крови! То и другое – страсть, но первая плоская, а вторая глубокая.

Я часто думал об этом и думаю теперь, когда уже нет в живых объекта моей страсти.

Я знаю ответ, но стесняюсь произнести его вслух. Мне страшно!

А ответ прост – как в «Бесприданнице» крик Карандышева: «Так не доставайся же ты никому!»

Нет! Нет! Меня не устроила его смерть! И он был верен мне так же, как я ему. Но что было бы, избери он, в конце концов, семью? Как повел бы себя я?

Сорвал бы со стены тот томагавк, тот топорик? Я не знаю себя до конца и потому не знаю, что бы предпринял.

Семья идет за гробом, тут же печальный Виталий, двое его сыновей и разбитная, хорошенькая жена. Сейчас она, правда, соответствует обстоятельствам: на ней темно-синяя блузка, серая юбка и черный шарфик намотан на шею. Марина, кажется. Точно, Марина.

Я по-прежнему в стороне. На меня косятся все, кроме членов семьи Игоря. Они меня не замечают. Они не простили Игорю его слабости, но о мертвых хорошо или ничего. Поэтому меня и не замечают. То есть –