– Городского человека трудно сразу отличить. Это в деревне языки заметно расходятся.

– Значит, они не только братья по языку, они единый народ. Что им делить?

– Хорваты и босняки не любят русских; болгары сейчас тоже любят немцев и американцев, у них демократия.

– А что такое демократия?

– Это когда нет русских…

Неторопливые черногорские крестьяне краем уха прислушивались к чужому разговору и усмехались в пушистые усы.

– Чем же мы вашему миру поперек глотки стали?

– Ваше время закончилось, скоро НАТО придет и на вашу землю. А таких, как ты, американцы будут отлавливать поодиночке и сажать на электрический стул. – Болгарин вытянул обе руки и затрясся всем телом, показывая, как уютно будет Скифу на этом стуле. – Американцы всех, кто против демократии, к стенке и пуф-пуф!

– Не будем заглядывать в будущее, – ответил Скиф и в тот же день, не дожидаясь конца отпуска, вернулся в окопы под Сараево.

Алексеев, сидевший в купе напротив Скифа, тихонько простонал во сне. Засечный, которому из-за полноты было тесно, недовольно заворочался, продрал глаза и приложил ладонь к его лбу:

– Ты теперь холодный, как змей за пазухой. Э, командир, пошли покушаем горячего в вагоне-ресторане.

По проходу между рядами купе теперь сновали шустрые цыганки в длинных, до самого пола, замызганных юбках. Пузатый Засечный еле разминулся с одной из них между огромными баулами на полу.

– Смотри, на подол наступлю. Цыганки оживились:

– За-латой, за-латой! Дай погадаю.

Одна из них так ласково обхватила Скифа, что все внутренние карманы куртки выставились, как на витрине.

– Па-гадаю, па-гадаю, всю правду узнаю. Что было, что будет, кто бросит, кто полюбит…

Скиф устало глянул на нее. Цыганку словно током пронзило от этого взгляда. Отшатнулась от него, выпучила глаза и хриплым шепотком спросила:

– Ты кто будешь, князь бриллиантовый?

– Тот, кто и без вас все знает, – вполголоса буркнул ей Скиф.

Цыганки дружно замели юбками по проходу, словно завидели милиционера.

– Чем ты ее парализовал? – гыкнул Засечный.

– Послал к цыганской матери…

Когда через весь лоб Скифа пробегала одна-единственная, но широкая морщина, тогда его лучше было не беспокоить. Поэтому Засечный принялся балагурить со слабо улыбавшимся в ответ Алексеевым, которого постоянно приходилось подстраховывать в переходах между вагонами, где железный настил ходил под ногами, как в трюме танкера.

В тамбур вагона-ресторана они едва протиснулись.

– Приплыли, братья-славяне, – присвистнул разочарованно Засечный. – На порядочность рассчитывать не стоит.

Вышибала с выбритым затылком перекрыл рукой проход в ресторан и сплевывал шелуху от семечек через дыру от выбитого зуба.

– Расходитесь – не толпитесь. Русским языком говорю вам, в натуре: местов не будет до самого закрытия. Тут вам не лоховая столовка, а нормальные люди сидят и кушают в удовольствие и платят.

Засечный круглым мячиком прокатился сквозь толпу и всей пятерней цапнул вышибалу за мотню:

– Бычок что-то промычал?

Тот действительно замычал и зашипел от боли. Из коридора высунулся щуплый официантик. Дернул вороватыми глазками в сторону Скифа и с трудом заставил вышибалу посторониться с прохода:

– Простите мальчика, господа. Он первый раз в рейсе. Для вас зарезервирован тейбл – третий справа.

Красный от натуги вышибала лихорадочно причесывал взмокшие от пота волосы и снова заступил на пост:

– Тут люди порядочные кушают, а вы на станции в буфет смотаетесь – в Виннице стоянка двадцать пять минут.

В салоне ресторана было почти пусто, почти чисто и почти пристойно. Пахло прогорклой поджаркой и заветрившейся осетриной. На одной половине расположилась дружеская компания, на свободной, за указанным третьим столиком справа, скучал перед графинчиком священнослужитель в православном подряснике. Он был коротко, по-светски, острижен, гладко выбрит, ни бороды, ни усов не носил. На лощеном, чисто европейском лице с прозрачными голубыми глазами и тонким длинным носом была написана какая-то слишком трезвая, явно не русская озабоченность.