– Прекрати! – рявкнул капитан над ухом Эсташа.

А голос у него был, что иерихонская труба.

Эсташ невольно вздрогнул и ослабил натиск. Пьер Фарино поднял его за шиворот своей крепкой рукой и поставил на ноги; до этого подросток почти лежал на Бераре, все туже и туже закручивая узел на шее Гасконца.

– Воды! – приказал капитан, вглядываясь в посиневшее лицо матроса.

Шартье пришел в себя только после третьего ведра забортной воды. Тряхнув своей черной гривой, как пес после купания, он с трудом встал и мрачно уставился на капитана. Удавка на шее вернула ему способность здраво мыслить, и теперь он соображал, какую кару придумает для него арматор. А в том, что она обязательно последует, он совершенно не сомневался.

– Ты, ты и ты! – Капитан ткнул пальцем в сторону троих матросов. – Доложите, что здесь произошло!

Расспрашивать драчунов не имело смысла. У каждого из них была своя правда.

Внимательно выслушав обстоятельный рассказ матросов о том, кто был зачинщиком инцидента и как все происходило, он повертел в руках наваху, которую услужливо подал капитану второй шипбой (он тоже прибежал на шум), и угрюмо сказал, глядя на гасконца сузившимися глазами, не предвещающими ничего хорошего:

– Ты нарушил морской закон! И кому, как не тебе, его знать! Драться с мальчишкой! Позор!

– Прошу прощения, хозяин… – с трудом прохрипел Берар.

– Прощения?! А о чем ты думал раньше? Когда доставал нож и хотел убить шипбоя? Ты заслуживаешь килевания!

Гасконец вздрогнул и в его глазах появился собачий блеск; протаскивание под килем судна часто приводило к смерти. Оно считалось равноценным смертной казни. Осужденного поднимали на рей, опускали вниз головой в воду и протягивали при помощи веревки под килем на другую сторону корабля.

Килевание проводилось один, два или три раза, в зависимости от тяжести вины. Если преступивший морской закон не захлебывался, то существовала большая опасность, что он будет сильно изрезан раковинами, наросшими на днище корабля, и умрет от кровотечения.

– Но учитывая твои прежние заслуги, – продолжал капитан, – ты отделаешься наказанием более легким. Привязать его к мачте! И прибить левую руку к дереву его же навахой! Все, исполняйте! А ты, – он обернулся к Эсташу, который отрешенно стоял в сторонке, – следуй за мной! Твое наказание будет иным.

И он направился в свою каюту.

С наказанием обошлось. Пьер Фарино в глубине души был поражен; как мог такой малец выстоять в схватке с Гасконцем, которого боялись почти все забияки в портовых тавернах Булонь-сюр-Мер?! Да и в других портах, где швартовался когг, о нем были наслышаны и не хотели с ним связываться даже по пьяной лавочке. Шартье сразу хватался за свою наваху и редко кому удавалось не получить ранение острым, как бритва, испанским клинком.

Правда, до смертоубийства никогда не доходило; все же Гасконец, даже изрядно захмелев, сохранял остатки благоразумия, и дело заканчивалось лишь порезами. Но поговаривали, что у него были схватки, которые заканчивались гибелью его противника. Но только не на людях. Темных углов в портах хватало. При всем том гасконская горячность Берара в нужный момент уступала пикардийской хитрости.

– В наказание за твой проступок десять дней будешь таскать камень! – решил капитан. – И чтобы палуба блестела, как свежее куриное яйцо! Ты теперь будешь эти дни за нее в ответе.

Конечно, тащить тяжеленную пемзовую терку по доскам палубы было не мед, это делали только самые сильные матросы, но Эсташ облегченно вздохнул – как-нибудь справится. Главное, что капитан не оставил его за бортом – не прогнал с корабля. За время, что он провел на когге, Эсташ стал чувствовать себя настоящим моряком. Он многое узнал, многое понял. Ему даже начал нравиться тяжелый морской труд.