Поэтому раввины и управление еврейской общины давно обложили дополнительным налогом всех зажиточных людей Казимежа. Каждый был обязан выложить некую сумму, а с общего сбора община покупала продукты, одежду, дрова, лекарства и распределяла среди бедняков. Худо-бедно, но на это всеспомоществование можно было протянуть.

Раскошеливаться мало кто любит, однако, если совет общины решил, деваться некуда. Богачи Казимежа скрипели, но платили все, кроме одного, весьма и весьма состоятельного купца Шимона.

– Я сам буду решать, кому и за что платить, – решительно отказывался он, выслушивая увещевания членов правления.

– Всевышний посылает тебе деньги для того, чтобы ты делился, – солидно объясняли раввины.

– Всевышний посылает деньги мне и мне же объясняет, с кем и как делиться, – отвечал Шимон. – Если бы Он захотел дать их вам, не стал бы делать меня посредником.

Увещевания длились не один год, пока вода терпения не испарилась и сосуд лопнул.

Шимона вызвали на совет общины и предупредили:

– Если ты не начнешь помогать беднякам, то после смерти «Хевра Кадиша» похоронит тебя на самом бросовом месте кладбища, возле забора. А на твоем могильном камне будет написано: «Тут лежит Шимон-скряга».

– Отлично! – вскричал купец. – Меня это устраивает. Делайте так, как решили.

Пришло время, и скупец вернул душу Всевышнему, так и не опустив в общественную кассу ни одной медной монетки. Наглый ответ раввинам и беспредельное скупердяйство сделали его имя нарицательным. И когда у забора появился могильный камень с надписью «Тут лежит скряга Шимон» многие сочли это правильным и даже справедливым.

Прошла неделя, другая, минул месяц, и члены совета с величайшим недоумением заметили, что в налаженном механизме общественной помощи беднякам что-то разладилось. Стали искать, в чем дело, пошли по цепочке. Первым наткнулись на мясника, он стал жертвовать втрое меньше мяса, чем раньше.

– Что произошло? – спросили члены совета. – С тобой все в порядке?

– Со мной все в полном порядке, – ответил мясник, – просто я больше не могу столько жертвовать.

Такие же слова произнес и пекарь, и зеленщик, и продавец одежды и даже дровосек. Правда, будучи человеком простым и неискушенным, дровосек обмолвился, что дал клятву и поэтому обязан молчать.

В темноте непонимания забрезжил тонкий лучик света. На следующий день дровосека вызвали в раввинский суд. Возглавлял его главный раввин Кракова Гершон-Шауль Хеллер, автор знаменитого комментария к Мишне под названием «Тосефет Йом-Тов».

При виде множества раввинов и самого автора «Тосефет Йом-Тов», дровосек смутился и оробел. Услышав постановление суда, что из-за общественной важности дела он полностью освобождается от соблюдения клятвы, он тут же все рассказал.

Выяснилось, что многие-многие годы за дрова для бедняков, которые он жертвовал от своего имени, платил скряга Шимон. С самого начала он потребовал никому не рассказывать об этом, а незадолго до смерти взял с дровосека клятву.

Картина начала проясняться. В суд одного за другим стали приглашать продавца одежды, зеленщика, пекаря, мясника, и те, будучи освобожденными от клятвы хранить тайну, один за другим слово в слово повторили то, что уже рассказал судьям дровосек.

– Реб Шимон не захотел воспользоваться в этом мире даже крошкой заслуги выполнения заповеди, – подвел итог «Тосефет Йом-Тов», – а предпочел все перенести в мир будущий. Потому решение похоронить его у забора и написать на могильном камне «Шимон-скряга» вполне его устроило. Но как же мы можем показать людям, что он вовсе не скряга, а большой праведник, чьи поступки достойны хвалы и подражания?