Увы, его мало кто поддерживал, ведь истина в нашем мире лжи всегда известна немногим. Шая разводил руками, тяжело вздыхал, сокрушался и ел потихоньку свое сердце. Дальше этого не шло, раввин синагоги и большинство хасидов были не готовы к решительным действиям. Оставалось рассчитывать, что время сделает свое дело – и понятное только одному Шае станет достоянием многих.

В один из дней по городу разнесся слух, что в Дубно приезжает цадик из Лиозно, ребе Шнеур-Залман. К величайшему удивлению Шаи, все начали готовиться к торжественной встрече.

– Как же так? – недоуменно спросил он раввина.

– Ребе Шнеур-Залман – большой знаток Торы, ученик Великого Магида, явный праведник, – ответил раввин. – Да, мы не согласны с его путем в духовности, да, наш ребе Борух с ним в натянутых отношениях, но! – Тут раввин многозначительно поднял вверх указательный палец, и Шая невольно перевел на него взгляд. – Нам с тобой, реб Шая, никогда не понять отношений между цадиками. Это дело не нашего полета, не нашего понимания. В Дубно приезжает святой человек, и мы обязаны встретить его с почетом и уважением.

С почетом и уважением! От этих слов все внутри Шаи перевернулось. Эх, слышал бы их ребе Борух! Впрочем, чего ждать от непоследовательных и половинчатых людей?! Идти до конца за правдой, самоотверженно стоять за истину не всякому дано. Да, не всякому!

Шая приосанился, но тут же мысленно дал себе по рукам:

– Ишь, хвост распустил! Вспомни о смирении и умерь гордыню.

Шая опустил плечи и стал думать, как поступить. Если этот ребе, похожий своими замашками на лытвака, приедет в Дубно, он не сможет не прийти на встречу. Начнутся разговоры да пересуды, мол, публично выказал неуважение цадику. Всем не объяснишь, каждому не растолкуешь. А явиться и стоять посреди толпы восхищенных идиотов означало пойти против собственной совести, против своего «я».

Оставалось одно – бежать. Куда? – не вопрос, разумеется в Меджибож. Провести шабес с настоящим праведником, вдохнуть райский аромат подлинной святости.

Сказано – сделано. И за день до приезда ребе Шнеура-Залмана в Дубно Шая отправился к ребе Боруху. Дом ребе Боруха больше походил на дворец, чем на жилище цадика, в нем работали около сотни слуг и поваров, готовящих изысканные блюда для ребе и кормящие тысячи посетителей. По делам или на прогулку ребе выезжал, точно король, в золоченой карете, сопровождаемый собственным шутом, Гершеле Острополером.

Несмотря на видимое благополучие, ребе Борухом часто овладевали приступы глубочайшего уныния. Даже блистательный Гершеле не мог развеять его тоску. Ребе Борух никогда не рассказывал о подлинных причинах своей меланхолии. Хасиды утверждали, будто в него вселилась часть души царя Шауля, но вероятнее всего, что ребе Борух, возносившийся мыслями в самые высокие миры, видел горькую судьбу потомков своих хасидов и евреев Украины[5].

Не успел Шая переступить порог дома ребе, как к нему подлетел шут Гершеле.

– И что это ты, дяденька, к нам зачастил? – спросил он, фамильярно ухватив Шаю за рукав. – Вроде не новомесячье и не праздник, да и был ты у нас совсем недавно. Давай выкладывай.

– Хасид хочет увидеть своего ребе, – ответил Шая. – Что же в этом удивительного?

Разумеется, он не собирался говорить Гершеле ни одного лишнего слова. Шут был совсем не так прост, как могло показаться со стороны. Шая приезжал Меджибож не первый год и сам видел, как в отсутствие ребе Боруха Гершеле усаживался в его кресло, больше походившее на трон, надевал его шапку и благословлял посетителей. Многие были уверены, что перед ними сам ребе Борух, внук Бааль-Шем-Това. Возможно, из-за этого, а может, по какой другой причине благословения, щедро раздаваемые шутом Острополером, всегда сбывались.