Ну, не любил их Абу-Зурейк, просто на дух не переносил. И каждый раз, когда служители доносили ему, что в еврейском квартале нечем мыться, не в чем стирать и нечего пить, он радостно улыбался и приглаживал крашенную хной бороду:

– Уклоняетесь от истинной веры, ослиное потомство, вот и сидите без воды!

Многие годы он отравлял существование евреям Хеврона. А лето в Иудее жаркое, жажда мучит невыносимо, тело зудит от пота, грязная одежда нестерпимо воняет. Сколько проклятий сквозь стиснутые зубы было произнесено в адрес Абу-Зурейка и не сосчитать. Но только шепотом и лишь убедившись, что рядом нет никого.

Абу-Зурейк держал в страхе не только еврейскую общину. Мусульмане, жители Хеврона, тоже опасались его длинных рук и мстительного нрава. Никому даже в голову не приходило возмущаться или искать справедливости. Турецкий вали – правитель Хеврона – получал от него солидный бакшиш, поэтому любая жалоба могла обернуться несказанным бедствием для жалобщика.

Не бывает слез, пролитых напрасно. Пробил час, и для Абу-Зурейка; его единственная обожаемая дочь Фатима тяжело заболела. Еще утром она была весела, и щебетала точно птичка, после обеда начала жаловаться на боль в ноге, а к вечеру уже не могла встать с постели. Нога раздулась и побагровела.

Был немедленно приглашен врач, сначала местный, а потом из Иерусалима. Однако предложенное ими лечение не помогло. Нога распухла до чудовищных размеров и страшно болела. У Фатимы уже не было сил плакать, она только стонала, и служанки каждые два часа меняли простынь, промокавшую от слез. Бедняжка не могла заснуть от боли и лишь изредка проваливалась на несколько минут в тяжелое беспамятство.

Абу-Зурейк был неутешен. Он спал с лица, осунулся, поседел. В нем едва можно было узнать гордого, самоуверенного человека, ежедневно совершавшего обход улиц Хеврона. Наконец за большие деньги удалось привезти из Дамаска главного врача вилайета, административной единицы, в которую входили Иерусалим и Хеврон. Светило очень торопился, пробыл у постели Фатимы не больше получаса и поставил однозначный диагноз – немедленная ампутация.

– Ваша дочь, – объяснил он Абу-Зурейку, – одной ногой уже в могиле. И эту ногу нужно обрубить, пока она не потащила за собой все тело.

Абу-Зурейк почернел и сгорбился. Слушая объяснения светила хевронскому врачу, как проводить операцию, он повалился на оттоманку и почти лишился чувств. Привел его в себя голос одного из близких друзей, присутствовавших при вынесении диагноза.

– Послушай, Абу-Зурейк, – сказал тот. – Операцию назначили на завтра. Еще есть время спасти девочку.

– Ты шутишь? – воскликнул Абу-Зурейк.

– Вовсе нет. Но, боюсь, ты не захочешь воспользоваться моим предложением.

– Говори, говори немедленно. – Абу-Зурейк вскочил с оттоманки и принялся трясти друга за плечи.

Тот наклонился к его уху и прошептал несколько слов.

– Да ты с ума сошел! – вскричал Абу-Зурейк, от удивления отпуская друга.

– Вовсе нет. Сделай, как я тебе сказал, и Фатима выздоровеет. Испробовано и проверено в десятках случаев!

– Хорошо! – ответил побледневший, точно ограда кладбища, Абу-Зурейк. – Сделаю, как ты советуешь.

Спустя полчаса по еврейскому кварталу с быстротой молнии разнеслась весть: злобный Аман Хеврона, подлый, бесчестный негодяй и ненавистник, только что смиренно постучался в дверь дома ребецен Менухи-Рохл.

Ребецен Менуха-Рохл Слоним, дочь Дов-Бера, второго цадика любавической династии, родилась в Любавичах и с детства мечтала поселиться на Святой земле. Говорят, будто эту любовь насадили в ее сердце рассказы дедушки, Алтер-ребе. Отец, выслушивая просьбы дочери, лишь улыбался в усы и говорил: