Затем достала из другого платяного шкафа сумку, вытащила пакет, развернула. В нем лежал тот самый костюм, в котором так хотел увидеть ее Эспер. Волнения были напрасны: модистка, мадам Ферран, сдержав обещание, сделала все прекрасно и вовремя. Мартина надела юбку – укороченную, а не длинную, как носили до войны. Мадам Ферран – просто прелесть! Юбка сидела великолепно – точно по фигуре, облегая бедра, чуть расширяясь к низу. Теперь корсаж! При мысли о корсаже она улыбнулась. Боже мой! Эспер! «Постарайся также надеть маленький корсаж…», – вспомнила письмо, полученное сегодня утром. О чем он думает! Познания друга в тонкостях женской моды говорили о многом, Мартина догадывалась о его богатом любовном опыте, но ее это не смущало, напротив – влекло еще больше.

Плотно облегающий светлый корсаж на пуговицах спереди и широком поясе чудесно контрастировал с жакетом – приталенным, темно-коричневого цвета, в тон юбки. А чулки? В госпитале она носила носочки, но в сумке лежали совсем новые чулки и porte-jarretelles[48]. Уф-ф! Как много одежды! Конечно, уже чуть меньше, чем ранее, но неужели однажды наступит день, когда женщина сможет двигаться, дышать легко, свободно и, бросившись в объятья любимого мужчины, не бояться, что у нее где-нибудь лопнет шнурок или порвется подвязка? И об этом тоже думала Мартина, разглядывая в зеркале красивую стройную шатенку в костюме «от мадам Ферран», скрывающем столько тайн и милых хитростей, которые очень скоро будут разгаданы. Надо лишь дождаться следующего дня. И ночи.

Еще раз перечитала короткое письмо, догадываясь о том, на что рассчитывал Эспер. Затем снова переоделась в больничную форму, решив перед сном обойти палаты, проверить форточки – больные иногда забывали их закрывать. Так и есть – окно в одной из комнат осталось приоткрытым, с улицы доносился смех, кому-то явно не хотелось спать в эту не по-осеннему теплую парижскую ночь октября 1917 года. Завтра уже наступило.

Через несколько часов они встретились на вокзале Сен-Лазар, как и договаривались. Увидев ее, сияющую, полную жизни, Эспер восхитился – Мартина была невероятно хороша в своем новеньком костюме! У него никогда не будет другой такой женщины. Эта мысль вызвала сильнейший приступ счастья и непонятной боли, будто он заранее приготовился к чему-то далекому и неизбежному. Эспер обнял, прижал ее к себе, уткнувшись в пышные курчавые волосы, затем, слегка отпустив, с едва слышным стоном, сжал ее руки. Теплые, домашние, уютные – одновременно нежные и сильные.

– Мартина, ты мне обещаешь, – начал он, оторвавшись, поднеся ладони к губам.

– Да! – она улыбнулась, проведя пальцем по щегольским, совсем не военным, усикам Эспера. – У тебя уси…

– Ы! У-сы! Усики! Ты знаешь, о чем я?

– Нет!

– Тогда почему обещаешь?

– Потому что ты просишь.

– Но ты догадываешься?

– Да! – повторила Мартина.

«Ты мне обещала, что я тебя не потеряю», – подумал он по-русски, потом по-французски и снова по-русски. «Бог троицу любит», – Эспер совсем успокоился.

Они поспешили к поезду и через два часа были в Мезон-Лаффит. Дом обрадовался! Привычно заскрипел половицами, захлопал ставнями, согрел теплом зажженного камина, и лишь только ре-бемоль, он же до-диез, рассердился, когда Мартина стирала с него «пиль».

Им по-прежнему было не до пыли. После ужина, наспех приготовленного и почти нетронутого, долго лежали они в ночной тиши, обнявшись, тихо переговариваясь, пока не уснули.

За завтраком следующего дня Эспер объявил, что его командируют на остров д'Экс в звании адъютанта-переводчика.