Влюбленная Бланшетт не поблагодарила сержанта за захваченные трофеи. Не поздравила. Смотрела на маргаритки. Да и расстроенной Жюльет вряд ли интересно было бы считать флаги. Потому что в той же открытке она, переживая любовную драму, добавила: «p. s. Мы уже поднимались на Эйфелеву башню, я увидела Париж с высоты. Он прекрасный. А когда спускались, кое-что произошло…»

Возможно, спускаясь, Жюльет, встретила новую любовь? Или, выдохнув, окончательно зачеркнула старую? И добрый гуляка Париж ей в этом помог? Любовные раны затягиваются быстрее, особенно если на все старое посмотреть свысока.

Они познакомились весной 1917 года в Париже – городе, которому всегда удавалось снисходительно и терпеливо переносить невзгоды, войны, бунты, революции. Мир рухнет – Париж останется. Город-соблазнитель, умеющий бескорыстно дарить счастье. Местом знакомства стал русский госпиталь, что склонному к размышлениям Эсперу показалось фатальным стечением обстоятельств.

Тот майский день 1917 года он запомнил поминутно. Сначала его вызвал помощник главного дивизионного врача полковника Рейтборже адъютант-переводчик Николаефф. Напустив побольше серьезности, выпрямившись, будто перед вручением высокой награды, адъютант – красивый брюнет, одинаково пользующийся вниманием, как среди молоденьких медсестер, так и зрелых дам, – выдал письменный приказ, торжественно зачитав:

– Сержант Якушев! Вы обязаны явиться в указанный день к военному атташе России на улицу Христофора Колумба, дом четыре. Вы обязаны его выслушать, после чего доложить, что русские солдаты, как и французские, находятся в полной боевой готовности для взятия всех борделей Парижа. Ждем только высочайшего на то повеления, – Николаефф, перейдя на французский, сделал упор на слове «бордель». Вручая документ, он, впрочем, заметил, что в реальности их, кажется, ждут другие приказы. Эспер, смеясь, пообещал быть твердым и в точности выполнить поручение офицера, вышестоящего по званию.

– Non, non, – на всякий случай предупредил Николаефф. – Полковнику сейчас не до развлечений. Но ты в бордель все же зайди. Расскажешь, – он вздохнул. Медсестры, конечно, были милы, но все же слишком серьезны. Пьер Николаефф, потомок русских дворян, осевших во Франции, любил шумных и ярких подруг.

– Ладно, перейдем к делу, – продолжил адъютант, перейдя к делу. – Трех раненых захватишь, присмотри за ними. Одного, кажется, твоего знакомого, на Елисейские поля отвезешь – повезло парню! Отель «Карлтон»! Там теперь госпиталь наш. Ее величество императрица Мария Федоровна открыла. Да что я тебе говорю, ты же все это знаешь! Двух других Этьену передашь, он сегодня выезжает. Будет встречать вас в Нуази. Оттуда уже сам с ними отправится, тебе не обязательно ехать. Ты прямиком в Париж направляйся.

– А тех куда? Неужели в Мишле?[17]

– Угадал! Точно! В Мишле. После газа, говорят, хорошо восстанавливают. Красота там сейчас… Зелено… В общем, давай. Сначала – госпитали. Так что…

– Так что maison close[18] отменяется, – с нарочитой важностью закончил Эспер, подыгрывая Пьеру.

– Да уж… Но ты хоть мимо пройди. А то и зайди! Расскажешь! – не унимался тот.

Апрельское взятие Курси в наступлении Нивеля обернулось огромными жестокими потерями, ускорив приближение конца. Военный коллапс грозил парализовать тыловую медицину. Но, надо отдать должное французской скрупулезности: систему мер по оказанию помощи раненым французы продумали до мелочей, причем в кратчайшие сроки. Тыловые и реабилитационные госпитали на берегу моря, вокзалы разного назначения – все было строго расписано, начиная с момента эвакуации до транспортировки в медицинские палаты. Эспер, не раз слышавший критику со стороны русских в адрес французских военных, как генералов, так и солдат, не мог не признать, что в тылу союзники более успешны. Отвага – да, но отвага на грани самопожертвования и уж тем более безрассудства – все же не национальная черта французов. Зато в тылу они доказали, что патриотизм возможен не только на полях сражений.