Я с этой чудо-жидкостью на ты. Главное правило: не уделаться как свинота. У нас в детдоме зелёнка была просто маст хэвчиком. Каждый божий день кто-то Шреком ходил.

– Готово, – озвучиваю, совершив бесхитростные манипуляции. – Мажем.

Наклоняюсь ближе. Осторожно прижигаю рану зелёнкой.

Надо сказать, что девчонка не шипит, не ойкает и не плачет, хотя приятного во всей этой процедуре мало. Никак не реагирует. Просто терпит и ждёт, когда я закончу. Разве что напряжённое тело говорит о том, что ей всё-таки больно.

– Выдохни.

Явно с облегчением опускает ногу.

Разматываю бинт, делаю надрыв зубами и перехожу к заключительной части нашего мероприятия. Лучше пока закрыть все эти порезы. Выглядеть всё это стало значительно лучше.

– Ровно держи. Что с пальцами? – поправляю стопу.

– Я держу… – отводит взгляд в сторону.

Не пойму, смущается или что?

– Какие есть! – бормочет себе под нос.

– Чего? – не понимаю, о чём она.

– Ты спросил, что с пальцами. Какие есть – такие есть. Да, искривлённые. Да, уродливые! Такие! – произносит обиженно.

– Да я не про это, – до меня наконец доходит. – Ты их поджимала странно, тянула ногу вверх. Мне так мотать неудобно.

– Конечно тянула! – восклицает звонко.

– Зачем? – искренне не понимаю.

– Затем, что я ото всех их прячу, – возмущается она недовольно.

«Ото всех их прячу». Забавно.

– Всё, Зарецкая, конец цвета! Я видел твои кривые пальцы, потрескавшиеся ногти, натоптыши и мозоли!

– Обязательно перечислять все дефекты? – хватает шерстяной носок и быстро натягивает его на ногу.

– Обещаю, что никому не расскажу, клянусь, – усмехаюсь, захлопывая аптечку. – Тебе поесть пора и выпить лекарства. Пойду разогрею воду в чайнике, ты пока проверь температуру.

Встаю, собираюсь уйти, однако, услышав, как шмыгает носом, оборачиваюсь.

– Ты плачешь, что ли?

– Нет, – по привычке отползает к стене и опирается спиной о ковёр.

Нет? Ага, как же!

– Если что, я пошутил. Не воспринимай мои слова всерьёз. Про мозоли и остальное, – поясняю на всякий пожарный.

Женщины – ранимые существа. Помню, наша русичка частенько нам про это задвигала, когда мы ссорились с нашими девчонками.

– Зарецкая…

– Угу, – прячет лицо в ладонях.

Чё за фигня? Не пойму, из-за чего так расстраивается?

– Ты ж, блин, балерина! У тебя пальцы постоянно в этих ваших херовинах зажаты.

– Это называется пуанты, – поправляет меня, вытирая слёзы рукавом старомодного свитера.

– Вот да, точно. Пуанты.

Знал же, просто забыл.

– Тебе противно было на это смотреть? – подняв голову, спрашивает она вдруг.

«Противно смотреть» Формулировка, конечно.

– Нет, – отвечаю я честно.

– А что почувствовал? – не отстаёт она.

Что почувствовал…

Капец, у нас диалог неординарный.

– Мне стало тебя жаль, – пожимаю плечом. – Оно же, видимо, на постоянку так, заживать не успевает. Постоянно плясать в этих черевичках надо…

Смотрим друг на друга. Она, вроде, успокаивается. Не знаю, верит или нет, но я говорю ей правду. Я испытал своего рода сострадание, если можно так выразиться.

– Мой жених, случайно увидев мои пальцы на пляже, сказал, что это ужасно, – признаётся она, опуская взгляд.

– Это который старый? – уточняю, когда в памяти всплывает бугай кавказской национальности. – Франт в пиджачке и брюках?

– Он не старый, вообще-то, – краснея, поджимает ноги к груди.

– Но старше тебя прилично.

– Почти на одиннадцать лет.

– Говорю же, старый, – повторяю, продолжая стоять на своём.

– В современном мире для мужчины и женщины это – нормальная разница, – поджимает губы.

– Ну как сказать…

Рядом с этим рослым, крупногабаритным мужиком она выглядит совсем юной.