– Все хорошо, сынок. Кость, спасибо. – Говорю Духину в спину. Широкую, сильную, надежную и… чужую…

– Весна, ты ложись, не стесняйся. Тебе надо отдыхать больше, – деловито произносит Костя, вытирая руки кухонным полотенцем. – Мы тебе еды домашней принесли. Да, Алешка? Маша блинов напекла утром и бульон куриный сварила. С петрушкой, как ты любишь.

Я оседаю на постель, с трудом сохраняя непринужденный вид. В папашу решил поиграться? Да и еще и Маша эта… своих детей нет, они решили готовым сыном обзавестись? Кажется, у меня лицо пульсирует от прилившей крови. Ярость плещется внутри, как гремучая смесь – даже во рту становится горько.

– Алеша, сынок. Сходи-ка купи маме шоколадку. – Нашариваю в сумке сторублевую купюру и протягиваю сыну.

– С орешками, мам?

– Да.

Алешка хватает деньги и выходит в коридор. Я с трудом сдерживаюсь, слушая, как удаляются его шаги. Складываю руки на груди и набираю в легкие побольше воздуха…

– Весна, не злись. – Опережает меня Костя. – И не делай из мухи слона. И не выдумывай всякую чепуху… Мы совсем не хотим заполучить готового сына. Если хочешь знать, Маше приходится не так-то просто. Принять все это…Она ревнует.

– А… есть повод? – вспыхиваю, нервно отирая лоб. – Ты сказал ей, что я предательница? И что ты меня всей душой ненавидишь? Не прощаешь. И что…

– Хватит, Вёся. – Отрезает Костя. Отводит взгляд, а я замечаю, как багровеют его щеки. Смущается? Неужели?

– А ты расскажи, майор. Успокой жену. Какие вы все-таки мужики… Нет бы рассказать, что я пустое место для тебя, что я… Как ты меня в кабинете называл? Оборванкой, нищенкой без маникюра? Явиться я к тебе посмела и попросить о помощи? Какой же ты… Ты ведь…

– Прекрати, Весна. Я прошу тебя. – Костя сжимает ладони на моих плечах, но меня это не успокаивает. Не знаю, почему он так на меня влияет? Или это свалившиеся на плечи проблемы – задержание папы, болезнь, тяжелая работа, которой я себя изводила? Внутри словно что-то лопается… Мне хочется говорить и говорить, выплескивать недовольство, оправдываться… Я ведь так не хотела возвращаться к прошлому, ворошить то, в чем сама не уверена? А теперь меня бесит равнодушие Кости. Блинчики Маша напекла! И бульончик сварила! Да пошли они… оба!

– Ты ведь даже не знаешь, как мы жили. Явился весь из себя – новоиспеченный папочка! Хорошенький такой. И Маша твоя… Со своими бульонами! Я ведь… я полы в подъездах мыла, чтобы доказать родителям собственную состоятельность. Я деньги от них не принимала, потому что сама хотела… Сама! Мальчика своего растить. Вязала ему, шила, пахала, как… Как чертова лошадь пахала, чтобы Алеше на кожаные сапоги с натуральным мехом заработать.

– Прости меня. – Шепчет Костя, притягивая меня к груди. – Хотя нет… Ты не прощай меня, Весна. Не прощай, слышишь?

– Вы теперь у Алешки… Хотите меня заменить, да? Чтобы он с тобой жил? Ты так хочешь, майор Духин? Подарками и вкусной едой задобрить?

– Дура.

Дыхание Кости обжигает висок, а его горячие ладони крепко обвивают мою талию. Я жалко всхлипываю и оседаю в его объятиях. А потом его губы накрывают мои – дрожащие и обветренные. Он целует меня осторожно, нежно, гладит пальцами щеки, стирая скупые слезинки. Забирает дыхание, выпивает его и, пожалуй, мою волю… Тянусь ладонями к его шее, чтобы обнять еще крепче, вжаться в сильную, но, по-прежнему чужую грудь…

– Костя… Неправильно. – Вздыхаю тяжело, слегка отстранившись, но Духин словно не слушает – захватывает мои губы в плен и жарко целует. Зарывается пальцами в гульку на макушке и пытается ее распустить. Дурак. А я дура – правильно он сказал.