– Ты же в курсе, что это ненормально – не подпускать женщину к плите? И вообще, где ты научился готовить?

Он пожал плечами.

– Я как-то жил без тебя все эти годы. Кушать хотелось каждый день. Приходилось готовить самому. Не Джеймса же просить!

Мужчина засмеялся, а я всерьез задумалась – умеет ли готовить наш амбал? Мия точно умеет…

«О чем ты думаешь?!».

– Признаться, процесс приготовления еды успокаивает меня. Я люблю это…

– …но это не причина не подпускать меня к плите. Если, конечно, это ЕДИНСТВЕННАЯ причина.

«Может, он просто боится, что я с моим везением квартиру сожгу?».

Логан повернулся и покачал головой, посмеиваясь.

– Ты – единственная в мире женщина, которая недовольна тем, что ее муж готовит для нее ужин.

Я лишь пожала плечами.

Муж подмигнул мне и вернулся к своему занятию, а я – к своему. К поеданию крекера и созерцанию широченной спины супруга.

Мне страшно нравилось наблюдать за ним на кухне. За тем, как он готовит продукты и перебирает приправы, как трясет баночками со специями над скворчащим мясом.

Я усмехнулась, любуясь работой его мышцы. Под тонкой тканью футболки отчетливо проступал красивый рельеф.

Мой мужчина выглядел просто потрясающе! Каждое его движение дышало силой, здоровьем. А ведь когда он только очнулся…

Я вздрогнула и поежилась.

Перед взглядом сплошным кошмарным видением пронеслись первые недели нашей жизни после комы.

Волоски на шее встали дыбом. По спине пробежал холодок…

В первые дни было совсем плохо.

После того, как Логан очнулся, я выдохнула с облегчением. Но ненадолго.

Я смотрела на него и выдавала желаемое за действительное, повторяя: теперь все будет хорошо. Он очнулся, и теперь все будет хорошо.

Мой мужчина очень хотел быть сильным, но ранение и кома сделали свое дело.

Логан был слаб. Апатичен. Ему было больно. Но он старался быть храбрым. Держаться молодцом. Потому что над нами нависла грозовая туча, и было совершенно непонятно – ждать нам молний или нет.

Я проводила в палате любимого столько времени, сколько могла. Стоило мне покинуть его, паническая атака цеплялась острыми коготками за позвоночник и буквально тащила меня обратно. Я так боялась, что, вернувшись в госпиталь утром, застану его в коме, что в первые дни даже спать нормально не могла!

Врачи уверяли, что его жизненные показатели в пределах нормы или близки к ней, но их слова не убеждали меня. Я проводила в палате Логана столько времени, что вполне могла начать носить форму медсестер. Потому что стала «своей в доску».

Персонал госпиталя относился к этому по-разному. Кто-то умилялся, встречая меня в коридоре. Кто-то скептически поджимал губы. Но мне было плевать и на тех, и на других.

Я приходила к Логану, забиралась в кровать и держала его за руку. Просто наблюдала за ним, когда он спал, а спал он часто, восстанавливая силы. Я смотрела на его подрагивающие ресницы, затаив дыхание, и считала удары сердца ладонью, крепко прижимая ее к груди мужчины.

Когда он просыпался, мы говорили. Он – очень тихо и медленно, я – так, словно не общалась с живыми людьми целую вечность. Логан слушал меня и улыбался, пока я трещала без умолку, иногда тихо смеялся, и я замирала, купаясь в любви.

Я лежала в его кровати до тех пор, пока он не засыпал. Или не приходил врач на очередную процедуру. Или кто-то еще. Да и уходила я лишь потому, что мужчина просил меня об этом. Он слабо улыбался и повторял:

– Я не хочу, чтобы ты видела это. Чтобы видела меня. Не таким. Не так.

Мое нутро сжималось, потому что в разноцветных глазах Логана буйными волнами плескалась досада. Он очень хотел быть сильным в моих глазах, и я целовала его так нежно, как могла, и уходила, потому что уважала его желание.