Я сидела за спиной у Анны и не видела ее лица, но заметила – пальцы вцепились в опушку платья, так утопающий хватается за соломинку.

– Ты отправишься в Хевер, покуда все не позабудут об этой ужасной ошибке, – прозвучал приказ дяди.

– Прошу прощения, но это вы, а не я совершаете ужасную ошибку. Мы с лордом Генрихом поженились. Он меня не оставит. Вы с отцом должны повлиять на его отца, на короля, на кардинала. Пусть признают наш брак. Если вы это сделаете, я стану герцогиней Нортумберленд, а значит, одна из Говардов войдет в знатнейшую семью Англии. Если я стану герцогиней, а у Марии родится сын, он будет племянником герцога Нортумберленда и королевским бастардом. Мы тогда сможем посадить его на трон.

Дядя уставился на Анну и тихо произнес:

– За куда меньшее король два года тому назад отправил на плаху герцога Бекингема. Смертный приговор был подписан моим отцом. Этот король заботится о наследниках. Никогда, никогда больше не произноси таких слов, а не то очутишься не в Хевере, а за стенами монастыря, монахиней на веки вечные. Анна, я не желаю, чтобы из-за твоего недомыслия благосостояние семьи подвергалось риску.

Сдержанный тон, скрывавший страшный гнев, потряс сестру. Она пыталась собраться с мыслями, прошептала:

– Я больше ничего не скажу. Но это могло бы сработать.

– Ни за что, – резко ответил отец. – Нортумберлендам ты не нужна. К тому же Уолси не позволит нам взлететь так высоко. А король делает то, что ему Уолси скажет.

– Лорд Генрих мне обещал.

Страстные слова Анны пропали впустую. Дядя только покачал головой и привстал, показывая – заседание окончено.

– Подождите, – отчаянно крикнула Анна. – Все еще может получиться. Клянусь вам. Если вы меня поддержите и лорд Генрих будет со мной, тогда и кардиналу, и королю, и герцогу придется с этим смириться.

– Они не смирятся. – У дяди явно нет ни малейших сомнений. – Ты просто дурочка. Никто не может справиться с Уолси. Ни один человек в стране. Мы не станем рисковать и наживать в нем врага. Стоит ему пожелать, и в постели короля будет не Мария, а какая-нибудь девчонка из семьи Сеймур. Все, чего мы добились с Марией, пропадет, если примемся помогать тебе. Это ее шанс, не твой. И ты можешь его погубить. Придется тебя убрать с дороги, на все лето по крайней мере, а то и на год.

Она застыла в ужасе:

– Но я его люблю.

В комнате повисло молчание.

– Да, – повторила она, – я его люблю.

– Это все совершенно несущественно, – ответил ей отец. – Твое замужество – семейное дело, и заниматься этим будем мы. Отправишься в Хевер по меньшей мере на год. Нечего околачиваться при дворе, и считай, тебе еще повезло. А если посмеешь ему писать, или же отвечать, или пытаться с ним увидеться, тогда в дело пойдет монастырь, и притом затворнический орден.

– Ну, дела не так уж плохи.

Джордж пытался сохранять веселый тон. Мы втроем направлялись к реке, чтобы сесть на лодку и вернуться во дворец. Один слуга в ливрее дома Говард шагал впереди, расталкивая попрошаек и уличных продавцов, еще один шел за нами следом. Анна брела, ни на что не глядя, не обращая внимания на людские водовороты, запрудившие улицы.

Продавцы торговали товаром с тележек, хлебом, фруктами, живыми утками и курами, только что привезенными из деревни. Находчивые, с хорошо подвешенными языками, толстые лондонские домохозяйки торговались без устали, не то что сельские жители, неторопливые, сосредоточенные, пытающиеся получить побольше выгоды за проданный товар. Бродячие торговцы предлагали книжки с балладами и нотные листы, сапожники показывали готовые сапоги и ботинки, клянясь и божась – подойдут на любую ногу. Цветочницы и продавцы салата, бездельники-пажи и трубочисты, факельщики, которым нечего было делать до наступления темноты, подметальщики улиц – тут были все. Слуги, решившие побездельничать чуток по дороге на рынок или с рынка, а перед каждой лавкой сидит на табурете дородная жена владельца, улыбается прохожим, приглашая их зайти и посмотреть, что сегодня продается по дешевке.