Это не только бывший Константинополь. Это еще и город всех тех, кто из своих родных городов бежал или оставил их добровольно, чтобы восстановить чемоданную, раскладывающуюся на ходу версию своей родины в виде ресторанов, продуктовых лавок, языка, специфики лицевой поросли (бород, усов, проборов) и манеры одеваться. И запах воды, морских водорослей, крик чаек, как во всяком большом порту; и легкий аромат специй, базарная толкучка – все это знакомо каждому, кто бывал на Ближнем Востоке, скажем в Иерусалиме; и гигантские анфилады темно-серых многоэтажек с подворотнями, где пахнет кошками и мочой; и бесконечные отели, где или бар, или ресторан чуть ли не на каждом этаже – от подвала до крыши – вместе с бельем на веревке балконов: гипертрофированная версия лондонского Сохо, как бы поставленного на попа – от площади Таксим до моста через Золотой Рог. Это Манхэттен, каким он мог быть четыре столетия назад. Это несостоявшийся Париж. Это древнее современного Рима. Тут за углом Арбат. И арба с ослом.

Смешение эпох налицо. Мимо может проехать скрипящая телега, нагруженная мешками с цементом, а может проплыть «Роллс-ройс»; торговец коврами несет свою рыночную собственность в виде гигантского многослойного свитка ковров на голове, вроде еврейской торы, а мимо снуют стамбульские мальчики и девочки в американских джинсах с вездесущей пластиковой бутылкой «Эвиана»; седая тетка, вся в черном, сидит в дверном проеме в кресле с порванной обивкой и лузгает семечки; в соседней с ней витриной продают мобильные телефоны стамбульским денди. Высокая технология и ментальная дикость, эмоциональное варварство и социальный прогресс никогда не мешали друг другу в своем параллельном соседстве. Оказавшись в подземном переходе (почерневший бетон), набитом до отказа торговыми точками и мусором, понимаешь, что переместился на машине времени – с механизмом топографии – в перестроечную Москву. В разные эпохи попадаешь, пересекая улицу или зайдя за угол – в соседний квартал. Топография, напоминающая тебе одну из многочисленных версий прошлого, перемещает тебя во времени. Ты понимаешь, что оказался в предыстории всех имперских столичных городов. Отсюда пошло все. Сердце твое ликует от открытия – все твои идеи о жизни большого города были лишь повтором, заново изобретенным стамбульским велосипедом.

Стамбул – это не город для велосипедистов. Страшно опасный для меня город: там то и дело попадаются под ноги непредсказуемые препятствия. В буквальном смысле. Нет на свете такого города, где на тротуаре было бы столько ступенек и выемок, турникетов и люков, столбов из литого чугуна не только по кромке тротуара (чтобы на тротуар не въезжали автомобили), но и прямо в центре пешеходной зоны; там на каждом шагу ступеньки, отделяющие два уровня тротуара, приступки, бетонные блямбы, водосточные трубы, какие-то перегородки, отделяющие одну городскую топографию от другой, где проход вбок отделен штангой, решеткой, барьером; поворот в переулок маркирован ступенькой вверх или, наоборот, пограничным желобом. Добавьте к этому то, что профессионалы-урбанисты называют уличной фурнитурой, или, говоря по-русски, гарнитуром бесконечных уличных указателей, предупреждений, досок с запретами или инструкциями, не считая светофоров и телефонных будок. Я имею привычку ходить, глазея по сторонам или, как всякий идеалист, задумчиво заглядываясь на крыши и облака в небе над ними. Сколько раз в жизни я налетал на столб – с искрами из глаз, с разбитыми очками и шишкой на лбу.