Горсинг в немой растерянности поворачивал голову, смотрел то на одну, то на другую руку. Не понимал, что делать. Опустился на колени. Не помогло. Опять привстал и вновь дернул. Скрипнула доска, но руки остались на месте.

– Сеть! – Голос Гийюда сорвался.

Горсинг увидел, как арбалетчики выпустили обе сети. Заметил, что Аюн теперь поднялся. Его голова безвольно свисала. Ноги изогнулись глубокими дугами. Руки, выгнутые в локтях, поднимались вверх, будто кто-то тянул за привязанные к ним невидимые нити. Колонна окончательно потемнела, а с ней потемнела и смотровая чаша – на Белой площади расцвел громадный черный цветок. Облупившиеся стенки чаши и колонны стали гладкими, заблестели на солнце.

Сит и Вельт уже бежали вниз, вслед за вырвавшимися из загонов магульдинцами.

Горсинг в озлоблении застонал. С ногами забрался на скамейку и, упираясь в нее подошвами гронд, стал надрывно, с придыханием дергать – хотел если не оторвать руки, то выломать подгнившую деревянную кромку.

Сидевшая неподалеку девочка отвлеклась от парунка, никак не желавшего покидать клетку, и с удивлением поглядывала то на суету внизу, на дне ямы, то на обезумевшего Горсинга.

– Поджигай, ну же! Давай! Быстрей! – надрывался Гийюд.

Со дна неслись неразборчивые крики.

Горсинг не видел, что именно там происходит. Перед глазами вспыхнуло, когда он наконец правой рукой выломал кусок дерева. Горсинга отбросило вбок. Падая, он почувствовал, как на изломе дернулась левая рука – она по-прежнему держалась за скамью.

В яме все произошло слишком быстро.

В какой-то момент голоса и звуки стихли. Можно было подумать, что Белая площадь опустилась под воду. Воздух стал тугим, осязаемым, будто и не воздух, а вааличий пух. Движения замедлились. Грудь сдавило холодным прикосновением – трудно дышать, невозможно крикнуть. И только парунок передвигался по жердочке с неизменной резвостью.

«Что происходит?»

Глухой хлопок – и все успокоилось. Онемение прошло. Левая рука легко отпустила кромку скамьи, а правая выпустила деревянный обломок.

Горсинг наскоро ощупал локоть. Понял, что перелома нет, и сразу бросился по ступеням к нижнему ряду.

Подбежал к Гийюду. Увидел, что колонна и смотровая чаша вернули свой изначальный серый цвет, вновь были старыми, облупленными. Веревка, тройным хватом державшая Аюна, лежала на земле. Один конец по-прежнему тянулся к стальному кольцу колонны. Другой конец пустовал. Узлы не тронуты. По сторонам веревки – тканая поддевка, в которую был одет Аюн. Сам бегунок пропал.

Неподалеку лежали копье, гронды с мягкой многослойной подошвой и кожаные нилеты с нашивками из кольчуги и стальных пластин. Значит, одного магульдинца забрал зордалин. Остальные держались возле кругового ограждения. Безучастно смотрели на колонну. Они уже поняли, что идея с живцом оказалась неудачной. Поняли, что теперь им не поймать Пожирателя.

На высоте двух саженей на колонне висели обе сети. Они запутались в креплениях, к которым прежде цепляли оружие для бойцов. Пропитанные огневой солью и подожженные брошенными факелами, они горели густым сизым пламенем. По колонне к смотровой чаше вытягивались черные языки копоти.

– Легкой ковки, – прошептал Горсинг.

Аюн погиб напрасно. Они ничего не добились.

В лагерь возвращались понуро. Даже магульдинцы почти не переговаривались. Вспоминать засаду никто не хотел. Горсинг и не пытался выяснить у Вельта, что именно ему удалось увидеть там, в Дикой яме. Сейчас это было не так важно.

– Что дальше? – спросил Вельт, когда их отряд отстал от красных почти на полквартала.