– Никто не верил, что туман пройдет через стены Багульдина.

– Но он прошел. Когда стало понятно, что туман никуда не отступит, Тирхствин отправил своего гонца с тревожной вестью в Целиндел. Нужно было сообщить эльгинцам. Такие дела по их части.

– Иодис был хорош! – Швик доел кабачки. Промокнул губы салфеткой и теперь говорил, поковыривая в зубах заостренной щепкой. – Из маоров[11]. У них там все настоящие бегуны. Такой и дикую кошку догонит в открытом поле.

– И места наши он хорошо знал. Мог вслепую до Целиндела добежать. Ему и лошади не надо было. Тракт идет петлями по косогору, а он, если что, бежал напрямик – по пастушьей тропке.

– Да, знал каждый отворот.

– Чтобы уж с ним наверняка ничего не случилось, придумали привязать к нему веревку.

– Веревку нам заказали, – с гордостью, приосанившись, добавил Швик.

– Ну, не только нам. Тут весь квартал Портных на уши поставили. У нас сроду столько картулины не было.

– А тут другая веревка не поможет. Ему бы под конец пришлось ее на всю длину тащить. А картулина тонкая, легкая, но прочная – руками не порвешь.

– На пару верст должно было хватить. Он ее там собирался, по возможности, крепить, чтобы получилась веревочная тропа.

– Это наместник хорошо придумал.

– Только не он, а его дочь.

– В общем, обвязали и выпустили Иодиса в северные ворота. Тогда еще не знали, что в густом тумане все чувства пропадают.

– И не знаешь, держишься за веревку или нет. А может, уперся в скалу и продолжаешь, как безумный, в нее тыкаться носом.

– Или вообще в пропасть обвалился, повис и болтаешься себе. Не понимаешь этого. Висишь в пустоте, а думаешь, что по-прежнему идешь. Только ногами дрыгаешь.

– Да… – одновременно вздохнули близнецы.

– А гонец? – спросил я.

– Пропал, – пожал плечами Шверк.

– Его долго вели, а потом веревка замерла. Подумали, что перетерлась. Стали ее обратно наматывать.

– А там – ни обрыва, ни разреза. Просто развязана.

– Это как? – удивился я.

– Так.

– И кто ее развязал?

– А нам откуда знать? – усмехнулся Швик.

– Иодис и развязал. Аккуратно так, внимательно. Узел сложный был. Вот и неизвестно, что с ним случилось. Дошел или погиб.

– Вот вам и бредни! – Теор посмотрел на Громбакха.

Тот не обратил внимания на его слова.

– Это не просто мгла, – неожиданно повернулся к нам старик – тот самый, чья борода была переплетена серебристой проволокой. – Это туман забвения. Наказание нам за то, что мы сделали с городом.

– А тебе неймется, да? – встрепенулся охотник.

Соседям старика вновь пришлось его успокаивать. Правда, в этот раз он и не рвался к нашему столу, только прикоснулся к рукоятке меча и на этом успокоился.

– А Багульдин и в самом деле изменился, – с грустью согласился Шверк.

Швик впервые промолчал, не стал дополнять брата и только с сожалением кивнул.

Служанки принесли нам вторую смену блюд. Разговор за столом стал путаным, разбился на отрывочные диалоги и рассказы.

Портные говорили, что Багульдин, прежде известный город каменщиков, в последние годы превратился в перевалочный пункт, через который на горные термальные здравницы проезжали богатеи из низин.

– Сколько их там застряло из-за мглы!

– Смешно подумать!

Теор, то и дело поправляя волосы, говорил, что у него нет возможности так долго ждать, что ему нужно вместе с охотником и следопытом срочно попасть в Целиндел.

– У меня ведь младший брат пропал. Два месяца. И так надежды мало, а тут еще – туман.

Громбакх, окончательно захмелев, порывался рассказать мне о своих приключениях в Кумаранских предгорьях, в Саильских пещерах, в огненных песках Саам-Гулана. Бормотал что-то про гиблые лишайники, орды летучих хвойников и ядовитой саранчи. Я едва разбирал его слова.