Эльва не сказала ему ни слова, не сделала ни малейшей попытки остановить его или хотя бы замедлить его ход. И тем не менее Эрагон понял ее предупреждение, ибо уже одно ее присутствие всегда служило ему упреком. Лишь однажды он попытался изменить судьбу младенца к лучшему, и последствия этого оказались поистине ужасны. И теперь ему ни в коем случае нельзя было снова совершить подобную ошибку, и не только из-за того, какие это принесет беды новорожденной девочке, но и потому, что тогда Эльва наверняка станет его заклятым врагом. А Эрагон, несмотря на все свое могущество, боялся Эльвы. Ее способность заглядывать в глубины человеческих душ и узнавать все то, что этих людей тревожит и причиняет им боль, а также предвидеть их будущие несчастья и знать их причины – все это делало ее, девочку-ведьму, одним из самых опасных существ в Алагейзии.

«Что бы ни случилось, – думал Эрагон, – я не хочу вредить этой девочке, я хочу дать ей шанс выжить».

И он ощутил новый прилив решимости, надеясь, что сумеет помочь малышке прожить хорошую жизнь, хотя обстоятельства ее рождения уже отказали ей в этом.

Слабый свет закатного солнца просачивался в палатку, и в этом свете все казалось каким-то серым, словно было высечено из гранита. Своим эльфийским зрением Эрагон довольно легко различал очертания любого предмета, но он знал, что старой Гертруде это не под силу, и ради нее произнес короткое заклинание: «Найна хвитр ун бёллр», что означало: «Маленький светящийся шар, возникни!», и над головой у них тут же повис волшебный огонек. Исходивший от него белый свет не давал ни малейшего жара, но в комнате стало достаточно светло, словно там зажгли фонарь. Но, произнося это заклинание, Эрагон воздержался от слова «брисингр», чтобы заодно не воспламенился и его магический клинок.

Услышав, что шедшая следом за ним Гертруда остановилась и замерла, он оглянулся и увидел, что она не сводит глаз с волшебного огонька, испуганно прижимая к себе сумку, которую принесла с собой. Знакомое лицо старой целительницы напомнило Эрагону о доме, о Карвахолле, и душу его вдруг охватила неожиданно сильная тоска по родным местам.

Гертруда медленно отвела глаза от магического шара и внимательно на него посмотрела.

– До чего же сильно ты переменился, мальчик! – сказала она. – Хотя нет, я не права: тот мальчик, над которым я когда-то ночи напролет просиживала, пока он с лихорадкой сражался, давным-давно исчез.

– И все-таки ты меня хорошо знаешь! – откликнулся Эрагон.

– Да нет, по-моему, я совсем тебя не узнаю.

Слова целительницы как-то странно встревожили Эрагона, но сейчас было не время думать об этом, и он постарался выбросить эти мысли из головы. Подойдя к своей лежанке, он нежно и аккуратно положил крошечную девочку на одеяло, обращаясь с ней, как со стеклянной, а она вдруг помахала в воздухе сжатым кулачком – точно погрозила ему. Он улыбнулся и коснулся ее ручонки кончиком указательного пальца. Девочка что-то тихонько пискнула и затихла.

– Что ты собираешься делать? – спросила Гертруда, усевшись в стороне, на единственную табуретку. – Как ты думаешь ее лечить?

– Я пока еще и сам толком не знаю…

Только тут Эрагон заметил, что Арья вместе с ними в палатку не зашла. Он окликнул ее, и она не сразу, но ответила откуда-то из-за войлочной стенки палатки; голос ее звучал несколько приглушенно.

– Я здесь, – сказала она. – И буду ждать. Если я вдруг тебе понадоблюсь, ты только подумай, и я сразу же приду.

Эрагон слегка нахмурился. Он-то рассчитывал, что Арья все время будет рядом, под рукой, и вмешается, если он чего-то не будет знать или совершит какую-то ошибку.