Возвращая оптику к глазам, он снова стыковал «желаемое» и «действительное», предполагая в двух броненосцах «подранков».

«Иначе зачем их уводить из боевой линии? Очевидная логика тактики предполагала бы перестроение всей броненосной колонны русских… например, уступом».

«Якумо» уже занял своё место, пристроившись вслед за «Сикисимой», потеснив пострадавший «Ниссин».

А вот «Асама» всё ещё оставался на северных румбах и не поспевал встать в строй.

«Однако далее медлить с атакой нельзя, – не оборачиваясь к подчинённым, Того жестом приказал увеличить ход. – Медлить с атакой – только приближать время, когда солнце уйдёт за горизонт. И русские уйдут… воспользовавшись покровом ночи. Уйдут, несмотря на самый реальный (как он считал) ночной боевой инструмент – многочисленные японские миноносцы».

Ближе к пяти часам пополудни эскадры находились примерно в пятидесяти милях от восточной оконечности полуострова Шантунг.

Впереди лежало Жёлтое море.

Цепочка японских кораблей заходила с правой раковины русских.

«Микаса» рвался нависнуть на траверс «концевого» вражеской колонны, опознанного как броненосец «Пересвет» и младший флагман неприятельской эскадры.

Орудия молчали.

Того распорядился пока не открывать огонь, боясь спугнуть противника на преждевременное уклонение и маневрирование, намереваясь догнать русских, став на параллели вровень со вторым концевым судном в колонне (судя по всему, броненосцем «Победа»), и уж тогда по ходу движения обрушить на врага башенные и бортовые залпы.

Британский подданный, господин Пэкинхем, ссылаясь на свои проверенные источники, снова забубнил, что эти два «систершипс» несколько уязвимей остальных русских броненосцев, перечисляя слабые места…

Японский командующий вежливо кивал – всё это он уже слышал и не однократно.

Ими займутся последующие мателоты.

Цель – «Цесаревич», на котором держит флаг Витгефт.

Пространство боя сужалось!

Если взглянуть на происходящее с высоты птичьего полёта – шальным глазом воображаемой чайки…

Или цифровым… с уплывшего в арктические широты беспилотника (кто из сражавшихся ныне помыслил бы о таком)…

Или потом при «разборе полётов» суровыми начальственными взглядами следственной комиссии министерства – на исчерченные линиями и пунктирами движения отрядов…

Было бы видно, что картина боя окончательно приобрела классическую конфигурацию травли.

Убегающие и догоняющие!

Одни рвутся в атаку, другие лишь отбиваются!

Как там на той же комиссии было (будет… и будет ли?) сказано: «Эскадра не сражалась, а терпела бой».

Из Артура – без веры, от отчаяния… отчаявшись, но веря!

И всё же с облегчением: «и наконец… и слава богу!»

Потом воспряв: «Да нешто, братцы… да мы японца… не так уж страшен чёрт и одного уж утопили».

Тогда как души жёлтые напротив уверенность сменили на сомнения… и снова на решимость. В этой решимости – отчаяние целой нации, стеснённой в границах берегов и традиций…

«Тенно Хэйка Банзай!»

Росло, теперь накапливаясь наново, напряжение, кусая губы до крови, водя желваками… глотая, сплёвывая тягучим ожиданием.

Сближались, сходились две эскадры… замирая кровью в жилах, бросая в кровь адреналином.

И назревало пониманием, что серьёзной будет драка… наверное, наверняка на выбывание!

Уже после полудня обдувало, посвистывало «умеренным», волнуя море до четырёх-пяти баллов.

Стотридцатиметровая туша японского флагмана испытывала мерную продольную качку, иногда ловя отдельную волну, бодая, подбрасывая на полубак брызги, достававшие до мостика.

Дальномерный пост выдал очередное показание дистанции: