Александр следовал единственной известной ему модели – самодержавной монархии, в которой все зависит от царя. Важнейшие военные и административные функции были возложены на его приближенных. На верхушке иерархии находились люди, занимавшие высшие военные посты. Среди них ближайшие друзья царя были известны как «телохранители» (somatophylakes). Высшей должностью был пост хилиарха («командира тысячи»), соответствующий сану ахеменидского визиря и, вероятно, заимствованный из иранской традиции. Некоторые члены иранской аристократии также входили в ближний круг «родственников» (syngeneis), которым было позволено целовать царя. Воины знатного происхождения служили гетайрами, то есть «товарищами», в агеме – элитном подразделении кавалерии – и в качестве солдат в элитных отрядах пехоты.
Монархия Александра уходит корнями в три различные монархические традиции – македонскую, персидскую и египетскую, а также в гегемонию Александра в Эллинском союзе. Он так и не вернулся в Грецию, и ни один из слухов относительно его последних планов не упоминал о возвращении в Македонию. Он доводил свои требования до городов, формально союзных и не входивших в его владения, с помощью царских писем, указаний (diagrammata) и посланий, передаваемых гонцами. Эти средства оставались важными инструментами осуществления власти вплоть до конца периода эллинизма.
Решения Александра придавали осязаемую форму эллинистическому миру: он определил географические границы этого мира на Востоке, характер царской власти, отношения между царем и городом, границы урбанизации и интеграции местных народов и их традиций. Тринадцать лет его правления – один из тех периодов истории, когда, кажется, время идет быстрее, чем обычно. Кампания Александра началась как ответ на насущные требования и тенденции времени, а закончилась погоней за собственными желаниями. Мы не можем судить, насколько Александр изменил ход истории. Безусловно, он ускорил закономерное падение Персидской державы и образование куда более обширной связи территорий, чего не мог бы представить себе ни один из его современников. Сопротивление Александру и посмертный распад его империи показывают, что импульс, приданный им историческому движению, современники не могли ни понять, ни продолжить.
Вряд ли Аристотель, личный учитель Александра и величайший ум своего времени, понял или одобрил политику своего ученика. Несмотря на то что философ, рожденный в греческом полисе и избравший для жизни, философствования и обучения Афины – город, который сам считался идеалом свободы и демократии, – не доверял абсолютной монархии, он имел вполне определенное мнение относительно естественного превосходства греков над варварами:
«Встречается другой вид монархии, примером которой может служить царская власть у некоторых варварских племен; она имеет то же значение, что и власть тираническая, но основывается она и на законе, и на праве наследования. Так как по своим природным свойствам варвары более склонны к тому, чтобы переносить рабство, нежели эллины, и азиатские варвары превосходят в этом отношении варваров, живущих в Европе, то они и подчиняются деспотической власти, не обнаруживая при этом никаких признаков неудовольствия»[9].
Включение иранских воинов в македонскую армию и смешанные браки между греческим и негреческим населением едва ли можно примирить с этим учением. Интересно было бы узнать, как такой город, как Александрия, – греческий полис, учрежденный в земле с теократическими традициями и повсеместным присутствием царской власти, – вписался бы в разработанную философом систематику политических систем. Аристотель умер вскоре после Александра, краем глаза увидев зарю нового мира. О значении этого нового мира блестяще написал александрийский поэт Константинос Кавафис в стихотворении «В 200 году до Р. Х.»: