– Я скажу это тебе неофициально, Боб, и попрошу, чтобы ты меня не цитировала, – сказал Кларк. – Цена вопроса настолько высока, что ты можешь сама обозначить сумму. И речь, как ты понимаешь, идет не только о деньгах. Я уверен, что министерство согласится практически на любой бонус.

– Так прямо и на любой?

– Я сказал – практически, – напомнил Кларк. – В пределах разумного.

– А кто определяет эти пределы?

– Здравый смысл? – предположил он. – Я не уполномочен торговаться с тобой по этому пункту, но у меня есть ощущение, что они готовы согласиться… на многое.

– Например?

– Что конкретно тебя интересует?

– Меня интересует, что будет, если я попрошу у них голову Эллиота Смита на подносе, – сказала я.

Кларк ответил незамедлительно, как будто в кулуарах министерства финансов этот вопрос уже обсуждался.

– Полагаю, они спросят, какой формы должен быть поднос.

Черный Блокнот, надо же.

Сюжетообразующий артефакт, исполняющий только одно желание, зато делающий это бесчисленное количество раз.

Чтоб они сдохли.

И аккуратно переписываешь фамилии в столбик. Хулиганы, которые доставали тебя в школе. Начальник, который уже пять лет не дает тебе повышение и задерживает зарплату. Сосед, чья собака постоянно гадит на твой газон.

Получив доступ к этой штуке, любой может почувствовать себя богом. Можно сводить давние счеты, можно наказывать преступников, можно устранять конкурентов. Можно устроить государственный переворот, перебив все руководство страны.

И что самое удобное – при грамотном подходе никто даже не заподозрит, что это убийство.

Неудивительно, что министр финансов так переполошился. От обычных-то людей он защищен – никто не видел его в лицо, никто не знает, как его зовут, даже я, имевшая дело с теневиками, этого не знаю, но кто-нибудь из коллег мог бы убрать его запросто, наплевав на все степени защиты.

Но снова во все это лезть мне совершенно не хотелось. Теневики уже как-то раз попросили меня им помочь, и все это кончилось горой трупов, двумя выпавшими из жизни годами и фактической потерей правой руки. А в плюсы можно было записать разве что большое ничего в яркой праздничной упаковке.

И вот мне уже за тридцать, я одна, в чужой стране, вдобавок еще и беременна, и даже родителям не могу позвонить. Они не знают, что скоро станут бабушкой и дедушкой, но это пол беды. Беда в том, что они вообще не знают, что я до сих пор жива.

Лимузин высадил меня около моего – пока еще моего – дома и уехал. Я прошла по дорожке, поднялась по ступенькам… Сил, чтобы идти внутрь, уже не было, я присела в плетеное кресло на веранде, закинула гудящие ноги на столик и уставилась в теплую белизскую ночь.

Кларк прав. Здесь не лучшее место, чтобы воспитывать ребенка. Так себе медицина, так себе образование, никаких перспектив. Подрастет, будет маме в табачной лавке помогать…

С другой стороны, здесь тихо, спокойно, практически нет уличной преступности, и вообще, тут живет куча людей, и они вполне довольны выпавшим им жребием…

Но как я ни старалась себя в этом убедить, все равно мне казалось, что я лишаю своего ребенка части его будущего. Лишаю его возможности выбирать самому. Лишаю его тех возможностей, которые когда-то были у меня…

Меня это, как видишь, ни к чему хорошему не привело, но каждый человек имеет право делать свои собственные ошибки, и было бы неплохо дать ему этот шанс.

Но, сама понимаешь, предложение Кларка тоже было вариантом так себе. Если я отправлюсь с ним и снова влезу во все эти теневые игры, может быть, у меня и ребенка-то никакого не будет. Выйду на пенсию с двумя почетными медалями, солидной пенсией и перерезанной глоткой…