– Конечно, я хочу познакомиться с вами, дорогая, – прогромыхала миссис Стразерс. Голос ее как нельзя лучше гармонировал с немыслимым париком и яркими перьями в плюмаже. – Я хочу быть знакома с каждым, кто молод, интересен и очарователен. Герцог сказал мне, что вы любите музыку, – не правда ли, герцог? Вы ведь и сами музицируете, дорогая? Хотите послушать завтра вечером Сарасате?[35] Он будет играть у меня дома. Вы знаете, я всегда что-нибудь устраиваю в воскресные вечера – по воскресеньям Нью-Йорк никогда не знает, чем себя занять, вот я и провозглашаю: «Приходите и веселитесь!» Герцог подумал, что вас можно соблазнить Сарасате. Вы встретите уйму знакомых.

Лицо мадам Оленской расцвело от удовольствия.

– Чудесно! Как мило со стороны герцога вспомнить обо мне! – Она подвинула кресло к чайному столику, и миссис Стразерс с наслаждением погрузила в него свое тело. – Конечно, я буду рада приехать.

– Прекрасно, моя дорогая. И прихватите с собой вашего молодого джентльмена. – Миссис Стразерс дружелюбно протянула Арчеру руку. – Я никак не вспомню вашего имени, но уверена, что видела вас где-нибудь – я знакома со всеми, здесь или в Париже и Лондоне. Вы, случаем, не дипломат? Все дипломаты заглядывают ко мне. Вы тоже любите музыку? Герцог, непременно прихватите его с собой.

Из глубин герцогской бороды послышалось: «Разумеется!» – и Арчер, отвесив чопорный общий поклон, удалился с неприятным ощущением в позвоночнике, которое он испытывал когда-то давно, будучи школьником, в присутствии равнодушных и невнимательных взрослых по причине своей природной застенчивости.

Он ничуть не жалел о таком завершении своего визита к графине – жаль только, что это не произошло раньше, тогда бы он был избавлен от неуместного проявления чувств. Как только он вышел в холодную ночь, Нью-Йорк снова сделался огромным и безбрежным, а Мэй Уэлланд – самой очаровательной из всех женщин. Он завернул в цветочный магазин, чтобы, как и каждый день, послать ей ландышей, – к своему удивлению, он забыл это сделать утром.

Нацарапав на карточке несколько слов, он ждал, когда ему подадут конверт. Он оглядел магазин, и взгляд его остановился на букете желтых роз. Он никогда не встречал роз такого солнечно-золотистого цвета, и его первым движением было послать их Мэй вместо ландышей. Но они не подошли бы ей – что-то слишком пышное, сильное было в их огненной красоте. И во внезапном порыве, почти не понимая, что делает, он велел продавцу положить их в другую коробку, сунул свою карточку во второй конверт, на котором написал имя графини Оленской, затем, уже направившись к выходу, вернулся и вытащил карточку из конверта.

– Вы отправите их немедленно? – спросил он, указывая на розы.

Продавец уверил его, что будет именно так.

На следующий день он убедил Мэй ускользнуть после ленча на прогулку в парк. По стародавнему обычаю епископального Нью-Йорка, по воскресным дням она всегда ходила с родителями в церковь, но сегодня ей удалось упросить мать сделать для нее исключение. Миссис Уэлланд проявила снисходительность потому, что Мэй согласилась удлинить время помолвки, чтобы успеть приготовить надлежащее количество белья с ручной вышивкой в приданое.

День был прекрасный. Над сводом сомкнувшихся вдоль аллеи обнаженных крон деревьев сияло лазурное небо, а внизу лежал снег, сверкая осколками кристаллов. Сама погода подчеркивала лучистую красоту Мэй, и она разрумянилась, словно клен от первых заморозков. Взгляды, которыми ее провожали, наполнили Арчера гордостью, и радость обладания подобным сокровищем заглушила неясные микроскопические сомнения.