Но женщина поняла его и на этот раз.

«Мысли мои она читает, что ли?» – удивился он.

– Не волнуйтесь, Игорь Иванович, – сказала она. – Если бы вы были жертвой, вы бы ею уже стали.

И она приглашающе взмахнула рукой, указывая на «ауди». «Успокоила», – мысленно усмехнулся Кержак и решительно направился вслед за рыжей к ее машине.

– Разрешите представить вам, дамы, – сказала Катя, подойдя к автомобилю, и Кержака удивил выспренний характер фразы. – Игорь Иванович Кержак. Игорь Иванович, познакомьтесь. Это Клава, а это Ира.

Кержак сдержанно поклонился брюнетке, носившей редкое ныне в Москве имя Клава, и блондинке, у которой оказалось вполне привычное русское имя.

Женщины улыбнулись в ответ.

– Приятно познакомиться, – пропела Клава.

– Будем знакомы, – решительно протянула ему руку Ира.

Рукопожатие Иры оказалось крепким, а говорила она с сильным, но совершенно незнакомым Кержаку акцентом.

– Да, кстати, – сказала Катя, когда все уже расселись в машине. – Ира – супруга Федора Кузьмича.

И у Кержака в третий раз свело мгновенным спазмом внутренности.

«Что происходит? – спросил он себя. – Что за фантасмагория?»

Кузьмичу, как ни крути, должно было быть теперь сильно за сто. И даже если он был действительно жив и жил в какой-нибудь далекой Аргентине, то и тогда навряд ли мог не то чтобы жениться на молодой и красивой женщине, но вообще мысль о женитьбе не могла бы посетить его плешивую голову. И женилка отсохла давно, и в голове уже должен оставаться один маразм.

«А ведь она не шутит, – думал он с удивлением и почти со страхом. – Она не шутит, но тогда…»

Машину вела Ира. Манера вождения у нее, как автоматически отметил Кержак, была резкая, напомнившая ему Костю Лифарева – вертолетчика, с которым он много летал в Афгане, а потом плотно общался в Москве. К сожалению, Кости давно уже не было в живых, а то бы…

«Что? – спросил он себя. – Что мешает им вернуть и его? Нет, – напомнил он себе. – Они ведь никого не знают. Они здесь чужие и потому пришли ко мне. А там… Кто знает, какие мы там?»

Каких бы чудес ни ожидал Кержак или, напротив, какие бы прогнозируемые или не прогнозируемые ужасы ему ни мерещились, но приехали они в самое обычное место. Машина остановилась около ничем не примечательного дома на Плющихе, и квартира, куда его пригласили, тоже оказалась самая обычная. Это была одна из тех квартир, которые с незначительными изменениями пережили и демократизацию с гласностью, и период первоначального накопления капиталов, и новый порядок. Узнаваемая хоть в советские, хоть в постсоветские времена квартира со старой, еще гэдээровского производства гостиной, чешской стенкой и почти наверняка венгерской спальней, которую Кержак, впрочем, воочию не видел. Когда-то роскошная, а ныне такая же никчемно старая, потасканная и, пожалуй, даже обветшалая, как и те люди, что состарились в то же время.

Проводив Кержака в гостиную и усадив его в кресло у журнального столика, Катя и Ира исчезли, и с Игорем Ивановичем осталась одна только Клава. Судя по звукам, доносившимся из кухни, находившейся по другую сторону длинного коридора, дамы взялись собирать завтрак. Впрочем, слух уловил и приглушенный мужской голос, но обладателя этого голоса представлять Игорю Ивановичу не спешили.

«Ну нет, значит, нет, – решил Кержак. – Захотят, представят, а не захотят… не захотят, не представят».

– А вы, Клава, откуда родом будете? – спросил он.

Кержак обратил внимание, что в комнате имелось как минимум три пепельницы, и во всех трех наличествовали окурки. Так что изображать интеллигента и спрашивать, можно ли закурить, он не стал.