– Бытовка, – неумолимо продолжал комбат. – Бытовку – оформить, оборудовать. Красный уголок. График политзанятий.

А все Карапыш! Не заставь он меня тогда заняться живописью, глядишь, обошлось бы… Я с ужасом оглядел стрельчатые своды нашего тесного подземелья – бетонного закутка, ограниченного с боков монолитными стенами. За левой (глухой) стеной таился дизель, за правой (с дверью) – кабина управления стартом.

– Товарищ майор, – отважился я. – А когда…

– Завтра.

– Това-арищ майор! Да как же я до завтра…

Усмехнулся:

– А я тебе помощника дам. Вот рядовой Леший… Чем не помощник?

– Так он же ни петь, ни рисовать!

– А и не надо, – успокоил «Дед» Сапрыкин. – Будет на подхвате. Подержать, подсобить… сбегать куда… с ведром…

Услышав про ведро, я обмер. Намек был более чем прозрачен.

Да уж, выпала мне ночка. Вовек не забуду. Главное, знаешь же, что не успеешь в любом случае, а все равно, как говаривали в деревне, где я учительствовал полгода, из дресен вылазишь. Лёху я гонял вовсю (подай-принеси) и лишь стискивал зубы, чтобы лишний раз не обматерить закадычного своего дружка.

Разумеется, вы вправе спросить, ради чего я так упирался рогом. На подхвате-то не кто-нибудь, а рядовой Леший с цыганскими своими фокусами…

Ну а вдруг? Проверка-то – из штаба округа! Ладно бы свои! Даже если отведет им Лёха глаза… От чего отводить-то? От голых стен? Значит, что-то все-таки на стенах должно висеть…

Под утро я до того разнервничался, что разорвал пополам самый жуткий из плакатов, швырнул на пол и принялся топтать ботинками (летнюю полевую форму нам уже выдали). Лёха отобрал у меня оба обрывка, жалостливо на меня поглядывая, кое-как склеил истоптанное, прикрепил на место – и разорвать по новой не позволил.

Проверка нагрянула часам к двум.

В бывшую бытовку, а ныне красный уголок вошли с надменным видом человек пять незнакомых офицеров. За их спинами моталась исполненная отчаяния физия замполита. Судя по всему, наглядная агитация в прочих подразделениях дивизиона критики не выдержала. А нашу стартовую батарею, стало быть, приберегли напоследок как самую раздолбайскую.

– Встать! Смирно! – догадался подать команду Лёха.

Я встал. Поясница гудела. Башка – тоже. Мне уже было все равно, что со мной сделают за мои художества.

– Ну вот! – бодро воскликнул кто-то. – Можем же, когда захотим!

Очнулся я, завертел головой. Вы не поверите, но проверяющие вели себя как в зале воинской славы: с огромным уважением разглядывали они – кто разорванную пополам агитку, а кто и просто голый участок бетона.

Потом я заметил комбата. «Дед» Сапрыкин стоял в проеме и с откровенной ухмылкой наблюдал за происходящим.

– Ну что? – ворчливо осведомился он, когда высокие гости отбыли восвояси. – Не подвел Леший?

– Никак нет, товарищ майор, не подвел!

Чуть запрокинув голову, комбат еще раз оглядел обезображенные плакатами стены.

– М-да… Век бы стоял и любовался…

И я понял вдруг, почему он прячет глаза под козырьком. Глаза-то у него, братцы, глумливые! А то и вовсе нетрезвые.

– Спасибо за службу, – подбил он итог, опять-таки не без издевки. – Обоим отдыхать до вечера…

В «консервную банку», как мы именовали попросту наш ангар, идти не хотелось – отдохнуть там просто не дадут. Дрыхнущий средь бела дня салабон – зрелище возмутительное и недопустимое, даже если он дрыхнет с разрешения начальства. Раскинули мы в бытовке две раскладушки и сыграли отбой.

– Лёх, – перед тем как провалиться в сон, пробормотал я. – А вдруг он тоже леший?

– Кто?

– Комбат.

– Да ну, фигня! – поразмыслив, отозвался Лёха, но, как мне почудилось, не слишком уверенно.