Энни дотанцевала до маленького зеркала и принялась разглядывать своё отражение – худенькое лицо и серо-зелёные глаза.

– Ты всего лишь Энни из Зелёных Мансард, – очень серьёзно обратилась она к самой себе. – И сколько ни пробуешь представить себя Корделией Фицджеральд, всё равно видишь себя такой, как сейчас. Но быть Энни из Зелёных Мансард всё равно гораздо приятнее, чем быть Энн из Ниоткуда, не правда ли?

С этими словами она нежно поцеловала своё отражение в зеркале и переместилась к окну.

– Добрый день, дорогая Снежная Королева! Добрый день, берёзки в низине! И тебе добрый день, дорогой серый дом на холме! Интересно, станет ли Диана моей сердечной подругой? Надеюсь, это случится и я её очень полюблю, но всё равно никогда не забуду Кети Морис и Виолетту. Ведь иначе я их очень обижу, а я ненавижу обижать людей, даже девочку из книжного шкафа и девочку-эхо. Я должна хорошо помнить их и каждый день отправлять им воздушный поцелуй.

И Энни отправила на кончиках пальцев два поцелуя сквозь цветы вишни, а затем, подперев подбородок руками, пустилась в плавание по морю грёз.

Энни прожила в Зелёных Мансардах уже две недели, когда туда наконец пришла посмотреть на неё миссис Рэйчел Линд. Она не появлялась так долго вовсе не по своей вине. Причиной необычного долготерпения стал грипп, свирепо атаковавший добрую леди сразу же после прошлого визита к Марилле. Болела миссис Линд крайне редко и откровенно презирала людей, легко поддававшихся болезням. Но к гриппу она относилась почтительно, полагая его напастью, ниспосланной свыше, с коей смертному до́лжно покорно смириться. Поэтому стоически сидела дома, пока доктор не разрешил ей выйти на улицу. Тут уж она немедленно, сгорая от любопытства, устремилась к Зелёным Мансардам, чтобы увидеть наконец-то сироту Катбертов, о которой в Авонли уже ходило множество слухов и предположений.

Энни за эти две недели, не потратив впустую ни единой минуты свободного времени, успела перезнакомиться со всеми деревьями и кустами, набрела на тропу под яблоневым садом, прошла по ней вверх через полосу леса, обнаруживая по пути множество восхитительного – ручей, перекинутый через него мост, еловую рощу, арку из диких вишен, уголок, густо поросший папоротниками, и разбегающиеся во все стороны дорожки с клёнами и рябинами по бокам.

Она подружилась с родником – чудесным, глубоким, чистым, студёным, обложенным красным песчаником и окаймлённым зарослями водяных папоротников, которые походили на пальмы. За ними как раз и был перекинут через ручей бревенчатый мост.

По этому мосту Энни, пританцовывая, проходила к покрытому лесом холму, где под прямыми елями и пихтами властвовал вечный сумрак, а из цветов росли лишь мириады нежных июньских колокольчиков – самых робких и обаятельных из всех лесных цветов, да кое-где виднелись воздушно-бледные звездоцветы, похожие на призраков прошлогодних цветов. Среди деревьев поблёскивала, как серебро, тонкая паутина, а ветви пихт, раскачиваясь, казалось, вели друг с другом интересные разговоры.

В каждую из своих захватывающих экспедиций Энни отправлялась на те полчаса, которые ежедневно были отведены ей для игр. Вернувшись, она делилась с Мэттью и Мариллой накопленными впечатлениями, пока не доводила их почти до оглушённости. Мэттью, впрочем, не жаловался. Он слушал, не произнося ни слова, но с озарённым довольной улыбкой лицом. Марилла же позволяла «болтовню» лишь до того момента, пока не спохватывалась, что ей самой становится слишком уж интересно, и тогда моментально следовала команда Энни «попридержать язык».