В санях сидели девушка в тулупе и старый казак с бородой, и у него на тулупе была широкая анненская лента. Пугачев и рядом Маша Миронова.

Их можно было узнать.

Сразу за ними ехала тачанка, на ней пулемет.

У пулемета стоял Чапаев.

Как же так? – спросил я тогда, в дни праздника Пушкина.

Мне ответили: вместе лучше. И я вспомнил о птице-тройке.

Дело серьезно. У меня есть еще одно предисловие. Моя книга называется «Энергия заблуждения».

Так звучат слова Толстого, помещены они в его письме к Н. Н. Страхову от 8 апреля 1878 года.

Вот эти слова: «…Все как будто готово для того, чтобы писать – исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения…»

И вот после этого нужно привести стихотворение Пушкина: «Октябрь уж наступил…»Приведем здесь его окончание:

Вот стихотворение человека, который полон возможностями начать.

У поэзии нет времени; то есть у поэзии есть другое время, другие часы.

Элементы произведения: – знакомцы давние; они существуют вне целого, вне существующего целого.

Не раскрытое; не проклюнувшееся; это семя.

Поэтическое состояние не внезапно.

Вдохновение тоже не внезапно.

Оно как птицы, возвращающиеся на свои гнезда.

– Так поэзия вырастает, переделывая свое первопоявление.

…После этого стихотворения опять вмешивается автор и говорит, что он не хочет думать, боится – читатель может подумать: достаточно заблудиться, сильно заблудиться, чтобы написать.

Это заблуждение другого порядка.

Так заблуждаются люди, которые в открытом море открывают по ошибке вместо Индии острова, которые они приняли за Индию, – но они ошиблись опять – это был остров, но все-таки они не ошиблись, потому что за островом был Новый Свет.

Но для того, чтобы немного отдалиться, скажу о предчувствии Нового Света.

Когда Колумб отплывал, то матросы пели римские стихи о том, что есть страны за северными островами, за островом Фулой.

Они уже были готовы к открытию, у них были карты на корабле, они знали, что такое ветер, парус.

Когда парус идет углами против ветра, кажется, что он заблудился.

Он не заблудился, он ловит ветер и перенаправляет его на свою дорогу.

Теперь продолжим и скажем, что же такое был огонь Пушкина. Толстому сперва казалось, что это что-то такое карамзинское.

И он им, Пушкиным, не зачитывался.

Меньше чем через месяц он случайно, случайно идя на свой голос, голос читателя, – а он умел читать пушкинскую прозу, – он попал на эту прозу, она не была еще прославлена, и люди говорили: «Повести Белкина».

А мы будем говорить о записях.

Пушкинские записи. Там есть отрывок «Гости съезжались на дачу».

И вот Толстой начал по Пушкину – сразу.

Пушкин оказался «старый знакомец».

И одновременно оказался неожиданным.

Там была судьба женщины.

Там было начало невыясненного сюжета.

Нет. Там уже был законченный сюжет; только он не был записан; был только отрывок, два отрывка.

Второй отрывок – «На углу маленькой площади стояла карета».

Карета стояла не на месте. Не по рангу.

Случилось неожиданное.

Тут была история, два отрывка о жизни женщины, вероятно, одной и той же.

Или это женщина одна, но появляется в двух разных снах.

Но вы посмотрите, как это сделано в черновике Толстого – любовь будущей Анны Карениной и будущего Алексея Вронского – на болтовне людей, вернувшихся из театра: двое сидят за столом, разговаривают; похоже на то, как кто-то в этом зале, полном людей, громко бьет по барабану палкой; музыка, она возвещает о большом событии, может быть трагическом.