Так сказала она и залилась слезами. Анна отвечала ей:

– Сестра, ты для меня дороже небесного света! Не хочешь ли ты всю свою молодость провести, не узнав ни счастья материнства, ни сладости Венериных даров? Разве душам погребённых за гробом есть дело до тебя, живой? Пусть никто не склонил тебя к новому браку ни в родном Тире, ни здесь, в Ливии. Пусть ты презрела Ярбу и других славных победами царей Африки, что ж с того? Теперь ты будешь бороться и с той любовью, которая сама пришла к тебе? Или ты забыла, в каких землях поселилась со своим народом? С одной стороны здесь города необоримых в бою гетулийцев, с другой – буйные племена нумидийцев, здесь народы Сиртов, там по жаркой пустыне кочуют баркейцы… Что говорить о войне, которой тебе грозит Тир, о той, что готовит собственный наш брат? Сдаётся мне, не без воли богов, а по провидению самой Юноны ветер принёс к нам сюда корабли илионских беглецов. О, какие великие города и какое славное царство ты построишь здесь в союзе с таким славным мужем! Какие великие дела свершат вместе троянцы и пунийцы, соединив свои силы и оружие! Проси же снисхождения у богов и склоняй их к себе жертвами – а тем временем угождай гостям и уловками задерживай их. Говори, что море неспокойно, что шумят бури, что дожденосный Орион мешает поднять паруса, а сами суда ещё не готовы к отплытию – под любым предлогом не отпускай гостей!

Такими словами Анна рассеяла в Дидоне сомнения и разожгла надежду. Отправившись в храм, сёстры припали к алтарям, моля о мире. Они принесли агнцев в жертву Фебу, Дионису-Лиэю и законодательнице Церере, но прежде всего – Юноне, что освящает брак между людьми. Дидона стала ходить в храм каждый день и творить возлияния, поднимая чашу меж рогов белоснежной телицы. Каждый день обновляла она дары на алтарях и с жадностью смотрела в отверстые тела жертв, силясь угадать судьбу, что сулили ей внутренности.

О слепой разум гадателей! Что пользы в пылких молениях и днях, проведённых в храме, той, в чьих жилах всё больше разгорается любовное пламя, чьё сердце похоже на раскрытую рану! Исступлённая, в безумии бродила Дидона по всему городу, нигде не находя себе покоя. Так подстреленная дикая серна бежит по горам Крита. Беспечную, её издали ранил охотник, сам не зная о том, что оставил в её теле острую стрелу. А она, неся в теле невесомую роковую тростинку, не разбирая дороги мечется по Диктейским лесам и ущельям, не зная, как унять боль.

Царица водила Энея вдоль стен, чтобы показать ему мощь и богатство своего города, но едва только она заговаривала с ним, как голос её в бессилии прерывался. Что ни закат, она вновь и вновь созывала пир, чтобы просить Энея опять рассказать о страданиях Трои, и слушала его рассказ каждый раз с тем же жадным неотрывным вниманием. Стоило же гостям разойтись, она укладывалась на ложе, с которого только что встал он, и в тишине и одиночестве тосковала, лелея его образ. Как если бы любовь могло обмануть сходство с отцом, она усаживала себе на колени его сына Аскания, чтобы ласкать его. Между тем юноши Тира забыли упражнения с оружием, строители башен и гаваней бросили работу, никто не готовился оборонять город, и растущая к самому небу крепость стояла без стражей.

Узнав о злой болезни, что охватила Дидону, Юнона обратилась к Венере, сказав так:

– Вот уж немалую доблесть явили ты и твой крылатый сын и великую стяжали славу: двое богов коварно победили одну женщину! Мне давно известно, что ты страшишься стен моего Карфагена, но где же предел страху? Куда приведёт нас эта глупая распря? Не лучше ли нам заключить мир, скрепив его браком? Ты достигла всего, чего желала твоя душа. Кровь Дидоны кипит от страсти, сама она обезумела от любви – чего ещё тебе нужно? Станем же царить вместе и сольём воедино наши народы: Дидона покорится мужу-фригийцу и приданым принесёт вам своё царство.