В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль.

Снятся твои золотистые косы,

Снится веселая звонкая даль.

Зал оказался небольшим, уютным, освещенным лишь настольными лампами, но достаточно ярко, чтобы, если придет такая прихоть, не напрягая глаза читать издаваемые ландтаком «Силезские ведомости». Стоял запах воска, которым натирают мебель, тяжелую, из темного дерева, стоявшую здесь, наверное, лет сто уже, а то и больше и пыли. В углу играл оркестр, певец, закрыв глаза, пел с диким акцентом модную песню из далекого Мастерграда.

Графская чета встречала у дверей.

– Мы рады вас видеть… – граф важно и со значимостью кивнул. – Присоединяйтесь к нам.

Графиня промолчала, но не забыла одарить благосклонной улыбкой.

Церемонно раскланявшись и поблагодарив, Вильчек прошел вглубь гостиной, где ожидали накрытые столы и светские развлечения.

– О, Генрих! – раздался знакомый голос.

Вильчек повернулся. Фон Белов – приятель детства пробивался сквозь толпу. Они обнялись. Неожиданно замер, почувствовав чей-то взгляд, в буквальном смысле прожигавший спину и решительно развернулся к его обладателю. И не ошибся…

С красным, как у рака, лицом, Сигфрид фон Хохберг не сводил с него глаз.

Вильчек, слегка наклонил голову. На губах появилась хищная улыбка, не предвещающая ничего хорошего, и помахал рукой. Фон Хохберг, с окаменевшим лицом, отвернулся.

– Рассказывай Генрих, – сказал фон Белов вроде даже с завистью в голосе, усаживая Вильчека за стол рядом с собой, – какими судьбами в нашей провинции после блестящего Петрограда. О столице русской империи рассказывают столько невероятного, что не знаешь, чему и верить! Ты там жил… Завидую белой завистью!

– Завидовать тут нечему, друг мой… у меня умер отец, а точнее погиб…

– Так значит это правда? Прости, прости… до меня доходили слухи, но я, откровенно говоря, не верил. Твой отец был еще полон сил!

– Его убили… а потом ограбили меня – лишили наследства! – у Генриха гулко забухало сердце в груди.

Мало-помалу разговоры утихали, все больше гостей прислушивались к разговору. Стихло треньканье музыкальных инструментов и стало слышно легкое шуршание развиваемых сквозняком богато шитых золотом плотных портьер на окнах.

– И кто, кто эти мерзавцы, кто так с тобой поступил? – вскричал в порыве гнева фон Белов.

– Эти мерзавцы молодой и старый фон Хохберги! – Губы у Вильчека неприятно кривились.

– Ну хватит! – среди полной тишины, воцарившейся в помещении, раздался ледяной голос младшего из фон Хохбергов, – Я не намерен дальше выслушивать оскорбительные измышления!

– Ого, – Вильчек повернулся к говорившему и окинул его презрительным взглядом, – Никак и вы здесь, то-то я смотрю несет вонью предательства! И как вы намерены заставить меня молчать о вашем бесчестном поведении? Как вы привыкли, через продажный суд?

Фон Хохберг, с пламенеющим лицом, поднялся на ноги. От нижней челюсти, дрожа, перекатывались желваки.

– Сударь если бы не указ государя…

На лице Вильчека появилась издевательская ухмылка.

– Благородные люди решат вопрос чести, даже если этому будут препятствовать все указы всех государей мира! Но это касается только благородных людей, а не предателей и подлых убийц.

Фон Хохберг закусил губу, алая струйка побежала по подбородку. Лицо страшно исказилось. Он открыл рот, но так ничего и не произнес, и почти бегом выскочил из гостиной, на ходу вытирая лицо платком.

Вильчек недолго пробыл на балу. Где-то через час он в сопровождении пожелавшего его проводить фон Белова отправился в поместье гостеприимного фон Притвица.