Подскакав к крыльцу, Вильчек отдал лошадь спрыгнувшему на землю слуге и, со всем пылом юности, взбежал, счастливо улыбаясь, по лестнице. Дверь была закрыта.

На стук дверь открыл широкоплечий, мускулистый крепыш, совершенно незнакомый молодому человеку, с кирпично-красным, будто налитым солнцем лицом, огненно-рыжими волосами и грубой челюстью. Глаза у него были ясно-голубые, руки короткие, толстые и заканчивались увесистыми кулаками. Словом, типичный разбойник. При виде молодого Вильчека его глаза на миг широко распахнулись, потом по физиономии промелькнула ухмылка и он застыл в проходе.

Генрих попытался пройти мимо, но тот выставил руку, совершенно закрыв проход.

– Прочь с дороги! – вспылил Вильчек, хватаясь за эфес шпаги, – Я сын хозяина, Генрих Вильчек!

– Хозяин здесь Сигфрид фон Хохберг. А я его слуга, – в руках детины появился револьвер, дуло уставилось немигающим зрачком в лоб Генриха, – А в отношении прежних хозяев поместья указано, гнать взашей!

Из-за спины детины появилась еще двое, один вооруженный короткой саблей, второй с винтовкой, оба такого-же бандитского вида.

– Уходите, господин хороший, – вновь произнес первый и Вильчеку показалось, что в голосе его прозвучала откровенная насмешка и он нахмурился, – а то по нашим законам, ежели кто силой ворвется в чужой дом, то и пристрелить его можно!

Происходившая фантасмагория совершенно сбивала с толку. Генрих широко раскрыл глаза, потом обернулся. Вокруг знакомые с детства стены. А вот с этой яблони он рвал в детстве крупные и, как тогда казалось, столь сладкие плоды, что нет ничего желаннее в целом свете.

– Да что ты такое говоришь? Позови отца, Каспара Вильчека!

– Дай мне господь терпения не пристрелить этого господина! – вскричал первый детина, – нет здесь вашего отца! Помер он!

– Что? – несмотря на растерянность, глаза молодого дворянина блеснули бешенством, – Что ты сказал Schwein (свинья по-немецки)?

А в глазах преграждавших Вильчеку путь в отчий дом негодяев, загорелось торжество.

Афанасий, слуга, крепко схватил его за локоть, потащил за собой вниз, шагая быстро и широко. Он упирался, грозно поглядывая на негодяев, не пустивших его в собственный дом, когда хитрый слуга прошептал, щекоча ухо горячим дыханием:

– А если это происки Лопухиных? Господин Вильчек разве можно так, не разобравшись, кидаться в драку! Их же трое и двое с огненным боем – убьют не за понюшку табака!

Эти слова, особенно упоминание Лопухиных, умерили пыл молодого дворянина, и он дал спустить себя с крыльца и усадить на лошадь.

Сверху засмеялись грубыми голосами и это было столь обидно, что Вильчек едва не кинулся обратно. С огромным трудом Афанасию удалось вывести лошадей, которых он держал за уздечки, за ворота усадьбы.

Когда из непроницаемой зелени придорожных кустов, густо обсевших ведущую к поместью дорогу за поворотом, совершенно исключавшим наблюдение из замка, раздался надтреснутый, сипловатый голос, Генрих вздрогнул и натянул поводья:

– Господин Вильчек, постойте!

Голос показался Генриху странно знакомым.

Сморщенное от прожитых лет лицо в обрамлении седых бакенбард было невозможно не узнать.

– Бузибой! – выдохнул молодой Вильчек и торопливо спрыгнул с коня. Крепкие руки обхватили старческие плечи, – Ты ли это? Глазам не верю!

– Я, я, господин Вильчек, – по морщинам, густо избороздившим лицо, потекли слезы. Вильчек выпустил из объятий старого отцовского слугу, которого помнил с самого раннего детства.

– Бузибой, что здесь произошло и где отец? – в голосе его звучало страшное волнение, – И кто эти странные люди? Они из России?