Серый выбросил бутылку из окна моей машины прямо на дорогу. Бутылка попрыгала-попрыгала и разбилась.

– Ты чего? – удивился я.

– А чего? – удивился Серый.

Я люблю русских.

Я очень люблю русских.

Прямо как Есенин.

Я встретился с Серым. Была осень. Поганое время.

– Тебе здесь не жить, – сказал Серый. – Даю 24 часа на размышление.

– Хочешь, буду твоим? – сказал я. – Я тоже люблю бандитский привкус жизни.

– Жизнь сделала меня бандитом, – сказал Серый.

– Капитализм тебя, блядь, причешет.

– Не успеет, – усмехнулся Серый. – Помнишь, в детстве навозом мы мазали санки, чтобы они скользили. Говна не будет – Россия кончится.

– Я тоже мазал санки говном, – обрадовался я.

Я удивился тому, что обрадовался.

– Ты мне не нужен, – сказал Серый. – Мне не нужен человек, который переводит на доступный язык мои заклинания. Этой стране не нужны аналитики. Мне нужен человек, который сдержал бы натиск дешевых слов.

– Давай помогу, – сказал я. – Я тебя обозначу.

– Что такое Россия? – спросил меня Серый.

– Россия – это нравственность, – ответил я.

– Пять, – сказал Серый.

– На чем держится Россия? – спросил Серый.

Все русские боги задают каверзные вопросы. Это отразилось в фольклоре.

– На бесчестии, – ответил я.

Серый ничего не сказал.

– С тобой можно работать, – сказал Серый.

Мы стали работать. Я был назначен советником. Боже, я – советник! Конечно, я ничего не советовал. Я был порученец. По связи с интеллигенцией. Я был тайный советник русского Бога.

– Ты, значит, вот что, – сказал Серый. – Ты – писучий, а я – нет. Я тебе скажу, что писать, а ты – напиши.

Серый не любил писателей, но он их почему-то немножко уважал.

– Ты напиши, что бабы – это говно. Их надо проучить. Вот у меня, например, была невеста. Ну, одна парикмахерша. Понял?

Почему русские боятся евреев?

Мы разругались с Серым, потому что он подлец. Я писал для него. Мне казалось: работаю на Россию. Но он мне неожиданно предложил написать, что все евреи – гады. И даже полукровки – гады. Может быть, они опаснее, чем жиды.

– Ты чего? – сказал я.

– Ты пиши, – буркнул он.

– Почему ты боишься евреев? – спросил я.

– Они умные. Они пьют кровь христианских младенцев.

Русские сидят, как бобики, уши прижали – боятся сионских мудрецов. Своих мудрецов нет – помоги кулаком. Погром – это целая программа обеспокоенности. У русских мало такого смачного антисемитизма, как у украинцев и поляков, – у них просто поджилки трясутся.

– Придут сионские мудрецы – объебут.

– А вы не объебывайтесь.

– Как же нам не объебываться, если мы дурачки?

– А вы не будьте дурачками.

– Чего захотел! Мы – порознь, а они кучкуются.

– А вы тоже своих тащите.

– Мы так не умеем.

Нет другого такого вопроса, где бы так ясно было видно русское бессилие. Сродни половому. Хочет мужик показать себя, а у него не стоит. Тогда тут все разнесешь от злобы. Но, кроме бессилия, сидит в подкорке физиологическое отвращение. Женщины боятся мышей, а русские – евреев. Сюда бы психоанализ: откуда эта гадливая боязнь? Русскому еврей физиологически неприятен, он его отталкивает. И носом, и волосами, да и вообще. Но об этом в книжках не пишут. Антисемитизм – бег в сапогах по жидкой глине. Русского «клинит» на евреях. Они, как осколки древнего Бога, рухнули ему на голову и отняли рассудок. Желание реванша. Распускание грязных слухов. Тактика скунса. Нелюбовь к евреям, как пароль, объединяет русских. Отними пароль – не ясно, где кто. Суть не в доводах, а в позывных.

– Богородица – тоже еврейка, – напомнил я.

– Ну, тогда мы совсем пропали, – перепугался Серый.